История любви для Ивана складывается драматически. Но для писателя не это главное. Он показывает, каков Иван сам, каково чувство, во имя которого тот рвется на родину. В то время, когда все вокруг было столь зыбко и непрочно, когда жизнь могла оборваться ежесекундно, оказывается, продолжало существовать нечто непреходящее, неустранимое в жизни, что становилось как бы символом самой жизни — это любовь.

Финал романа окрашен суровым аскетизмом. Сердце, наполненное до краев любовью к Марийке, подсказало Ивану, что он опоздал. Теперь незачем «выяснять отношения». За них это сделала война. Иван не позволил себе даже взглянуть на Марийку. На том же танке, на котором он примчался в село, он ринулся в бой, чтоб мстить врагу за все, — за разрушенную жизнь и за отнятую у него войной любовь.

Если он уцелеет, жизненная драма его обретет особую, может быть, наибольшую остроту. Грохот войны, ее неостановимый конвейер еще могли как-то заглушить голос любви. Но с тем большей силой зазвучит он вновь, когда пушки умолкнут.

Вывод о последующей драме жизни Ивана, на мой взгляд, закономерно вытекает из антивоенного, гуманистического пафоса романа, из возвышенно-романтического мироощущения героя, обусловливающего нравственный максимализм его поведения.

Такая любовь, как у Ивана, выпадает раз в жизни. Второй Марийки он не обретет. Подобной мысли в прямой форме в романе не содержится, но его сюжет можно сравнить с траекторией ракеты, неумолимо устремленной к цели. Вот она уже на излете почти, а потом и совсем погасла. И вдруг где-то там, за пределами траектории, ракета находит в себе оставшиеся силы, чтобы дать последнюю вспышку. И этот уже слабеющий свет вдруг по-новому освещает все то, что мы видели раньше.

Роман не лишен метких деталей чисто бытового характера, связанных с показом концлагерной жизни и обстоятельств побега. Они необходимы писателю, чтобы показать ту внутреннюю одухотворенность героя, которую он сохраняет в самых нечеловеческих обстоятельствах и которая окрашивает все его мировосприятие.

Наверное, не совсем правильно было бы отыскивать в «Жестоком милосердии» более или менее непосредственно выраженные черты автобиографизма. Но доподлинность знания военного быта рождена собственными впечатлениями.

Война застала Юрия Мушкетика в родном селе Веркиивка Черниговской области, когда ему было двенадцать. Отец, активный участник борьбы за установление советской власти, ушел на фронт. Вместе с другими семья Мушкетика двинулась на восток. Впервые слуха мальчика коснулось непонятное, холодное и тревожное слово — «эвакуация».

Оказалось, дороги в Россию враг уже перекрыл, и не оставалось ничего иного, как вернуться обратно. А здесь — услышать впервые, а потом во всей его безжалостной жестокости понять и ощутить на себе другое слово, куда более грозное — «оккупация».

Для семьи Мушкетика жизнь «под немцем» могла в любой момент обернуться бедой. Не только отец, но и мать Юрия была активисткой колхозного строительства — немало лет она работала председателем колхоза.

Впоследствии впечатления военных лет легли в основу повести «Огни в ночи» (1958) и ряда новелл, которые в совокупности послужили творческой базой для работы над «Жестоким милосердием». Но путь к нему предстоял еще долгий.

Тяготение к прозе родилось у Ю. Мушкетика давно. Будучи студентом второго курса Киевского университета, усердно изучая филологию (несколько лет он получал именную стипендию Ушинского, что было существенным подспорьем для него в трудные и полуголодные послевоенные годы), Юрий Мушкетик начал повесть про национального героя украинского народа Семена Палия, основанную на большом количестве тщательно собранных материалов — от народных преданий до забытых документов.