После его ухода повисла длительная пауза, которую нарушил Пятоев — А вот плакать я не буду!

— Будешь, — сказал я, — скажи спасибо, что тебя не заставляют петь песню высокого патриотического звучания. От младшего медбрата до извращенца путь недолог. Тем более для такого знатока арабской словесности, как ты. Я-то думал, что он мирный русский мафиози, а о нём, оказывается, повесть о настоящем человеке можно писать. Человек-амфибия какой-то. После смены пойду позировать Гельфенбейну для картины «Не ждали». Пока выражение лица не переменилось. Человек ушел от бабушки, от дедушки, от узбекского КГБ и скрывает это от товарищей по сумасшедшему дому. Закономерный финал офицера шариатской безопасности.

— Не читай мне нотации, — вяло огрызнулся Пятоев, — ты мне теперь не полевой командир. Вот приду домой, доктор Светлана сделает мне педикюр, куда она денется. А потом пойду к Борщевскому брать уроки актерского мастерства. Мне плакать учиться надо. Ронять скупую мужскую слезу.

После того как Пятоева выгнали с позором из психиатрической больницы в связи с переходом на новое место работы, какой-то промежуток времени в отделении судебно-психиатрической экспертизы не с кем было поговорить об особенностях конструкции боевой машины десанта. Но жизнь брала своё. Место Пятоева в общественной и культурной жизни отделения судебно-психиатрической экспертизы занял Вова Сынок. Мне уже дважды пришлось объяснять ему, что перед принятием субботней трапезы не нужно заставлять пациентов отжиматься от пола. И при этом утверждать, что этого требует еврейская традиция.

Вова Сынок проучился три курса в Петербургском институте физкультуры имени Лесгафта, где неизменно радовал профессорско-преподавательский состав вологодским оканьем. Но после того как мать выгнали с работы, могучий физически, но хрупкий душевно Вова-Сынок перебрался на постоянное жительство в Израиль, где его вместе с матерью приютил кибуц Мизра. Три года институтского общежития привили Сынку глубокое отвращение к совместному быту, и в результате этого семья Серебрянниковых покинула кибуц и приобрела по дешёвке домик в Офакиме. Жизнь Вовы постепенно налаживалась. В ходе покупки домика он вступил в русскую мафию, где познакомился с милыми, интеллигентными людьми. Эти замечательные люди устроили его на хорошую работу. Будучи охранником в публичном доме, Вова имел возможность тренироваться с гирями и штангой в рабочее время. Там это только приветствовалось. После того как публичный дом сгорел, а его хозяин попал в больницу им. Вороны, где во время операции из его живота извлекли две пули, русские мафиози устроили Вову Сынка младшим медбратом в отделение судебно-психиатрической экспертизы офакимской психбольницы.

На работе Серебрянникова хвалили. Однажды он задал мне вопрос: «Чем отличается сумасшедший от психопата?»

Я ему объяснил, что сумасшедший — это тот, который безумствует, а психопат — это тот, который бесчинствует. Вооружившись этой психиатрической концепцией, он и трудился в отделении, стремясь при помощи занятий спортом утихомирить безумцев и крепко дать по рукам распоясавшимся бесчинствующим молодчикам. В тайне от мамы он писал роман «Сила есть» и занимался общественной деятельностью в надежде получить место руководителя спортивного отдела Офакимского горсовета. Мама пыталась его женить, но его любимым снарядом оставалась штанга. Кроме того, он был хранителем литературной тайны своего соратника по политической борьбе Костика. Уроженец белорусского города Бобруйска, Костик был страстным поклонником белорусской поэзии.

— Вы послушайте, Вова, — сказал как-то Костик и продекламировал:

— Вы слышите, сколько в этих стихах человеческого тепла, сколько искренности, непосредственности, наконец.