И с этими словами я закрыл дверь. Синтия обойдется. Купит себе другой журнал. И, уже не обращая внимания на звонки и стук в дверь, я углубился в чтение журнала. Они поместили цветные фотографии всех картин «Белинда на карусельной лошадке» и еще одну, которую я в душе любил больше других, под названием «Белинда, любовь моя», где Белинда в летнем костюме стоит спиной к реке.

«Зачем надо было этому человеку, который широко известен миллионам читателям, рисковать своей репутацией уважаемого и обожаемого детского писателя ради подобной выставки? — вопрошал автор статьи. — Все это так же неприятно, как и откровенный эротизм картин, представление о которых можно получить на основании цветных фотографий пять на семь в хорошо и дорого изданном каталоге. Это рассказ о постепенно развивающемся безумии, когда на наших глазах Белинда становится объектом все более причудливых фантазий художника: „Белинда с куклами“, „Портрет наездницы“, „Белинда на карусельной лошадке“, пока в конце концов не превращается в обворожительную женщину — „Белинда в постели моей матери“, — и все для того, чтобы стать объектом неслыханного насилия, сцена которого очень точно передана автором на одной из картин серии „Художник и натурщица“, где художник с неоправданной жестокостью так сильно бьет по лицу свою музу, что та отлетает к стене, причем к стене с отвалившимися обоями в пятнах плесени. И здесь мы имеем дело не с попыткой публичного самоубийства уважаемого детского писателя, не с возданием должного красоте молодой женщины, нет, скорее перед нами персонифицированная хроника страстной и, возможно, трагической любви. Но если учесть, что картины эти писались с Белинды Бланшар, сбежавшей из дома девочки-подростка, а также то, что она опять исчезла, можно вполне понять причину слухов, что картины скорее относятся к компетенции представителей закона, нежели искусствоведов и критиков».

Я с отвращением захлопнул журнал. Дэн спешил по коридору с чашкой горячего кофе в руках.

— Звонил Райнголд. Он сказал, что выставку осмотрели четверо парней из управления полиции Сан-Франциско.

— С чего Райнголд взял, что они из полиции? Не думаю, что они показали ему свои значки.

— Именно это они и сделали. Им не хотелось стоять вместе со всеми остальными в очереди.

— Вот дерьмо! Срань господня!

— Не стесняйся! Можешь повторить еще раз. Я уже позвонил адвокату по уголовным делам. Его зовут Дэвид Александер, и он будет здесь через два часа. И я не желаю ничего слышать!

Я пожал плечами и протянул Дэну журнал.

— Скажи, там действительно это написано или я чего-то не понял?

Я подошел к телефону и по частной линии позвонил Алексу:

— Я хочу, чтобы ты уехал прямо сейчас. Возвращайся в Лос-Анджелес. История начинает принимать самый неприятный оборот.

— Черта с два! — ответил он. — Я только что говорил с девчушкой из «Энтертейнмент тунайт». Я сообщил, что знаю тебя с тех пор, как ты был еще ребенком. Послушай, мы с Джорджем придем часов в шесть и принесем тебе чего-нибудь на ужин. Даже не думай улизнуть. Если так будет продолжаться и дальше, они вконец испортят тебе желудок. Кстати, Джи-Джи сейчас в холле. Общается с ними. Сегодня утром прибыл лично один из адвокатов Марти, но хочу кое-что сказать тебе о Джи-Джи. Он милый, но вовсе не бессловесный. Отнюдь нет. Он обошел того парня так легко, словно пушинка на ветру. Ты еще не видел такого умения увиливать. Эй, а теперь держись крепче! Ладно, тот чудесный мальчик, что приносит мне сигареты и всякие вещи, говорит, будто, как ему кажется, те парни, которые беседуют с Джи-Джи, на самом деле полицейские в штатском.