Какого черта я так рано покинул Фэй с Алексом и переехал в Сан-Франциско? Они ведь так уговаривали меня осесть на юге поближе к ним.

Однако мне необходимо было стать независимым и, конечно, повзрослеть. Меня пугала моя слишком сильная привязанность к Фэй с Алексом, к теплу их домашнего очага. И каким же образом мне удалось обрести независимость? Рисуя маленьких девочек в замшелом викторианском особняке, напоминающем дом моей матери в Новом Орлеане!

Именно здесь, в Хейте, в викторианском особняке на Клейтон-стрит, мамина редакторша, тщетно пытавшаяся уговорить меня продолжать писать под именем Синтии Уокер, увидела мои рисунки и подписала со мной договор на первую детскую книжку.

Портрет Фэй, который я оставил в гостиной у Алекса, стал моей последней картиной, где была изображена взрослая женщина.

Забудь. Выброси все из головы, как всегда делал. И думай о возбуждении, которое испытываешь, рисуя Белинду. Вот так.

Белинда.

Я ехал по Хейт от Масоник-стрит до Стэньон-стрит, выискивая ее глазами по обеим сторонам улицы, причем полз как черепаха, и мне периодически сигналили, чтобы я не устраивал заторов.

Сегодня пейзаж за окном машины казался мне непривычно унылым и удушающим. Улицы слишком узкие, а дома с эркерными окнами — обшарпанные и выцветшие. Мусор в сточных канавах. Никакой романтики. Только убожество, упадок и сумасшествие.

Я снова вернулся на Масоник-стрит, а потом обратно на Стэньон-стрит, мимо парка. Я ехал, пристально вглядываясь в каждую женскую фигуру.

Теперь мне удалось уже полностью протрезветь. Я проехал по одному и тому же маршруту шесть раз, когда какой-то ребенок — настоящее пугало — бросился на перекрестке к моей машине и, перегнувшись через борт, поцеловал меня.

— Белинда!

Я узнал ее под слоем размазанной косметики.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

Кроваво-красные губы, черная краска вокруг глаз, золотая тушь. Намазанные гелем волосы торчали вихрами во все стороны. Просто жуть! Но мне понравилось.

— Ищу тебя, — ответил я. — Садись в машину.

Я внимательно смотрел, как она обходит автомобиль спереди. Ужасное пальто под леопарда, высоченные «стеклянные» каблуки. Только сумка была той же. Даже если бы я тысячу раз вот так проехал мимо нее, то все равно не узнал бы.

Она проскользнула на переднее сиденье и бросилась мне на шею. Я нажал на газ, пытаясь следить за дорогой невидящими глазами.

— Клевая тачка, — заметила она. — Спорим, такая же старая, как ты.

— Не совсем, — промямлил я.

У меня был «эм-джи» 1954 года выпуска, старый родстер с запасным колесом на багажнике. Коллекционная вещь, как и проклятые игрушки, и я не ожидал, что Белинде она понравится.

По правде говоря, я не мог поверить, что вернул Белинду.

Я резко повернул на Масоник-стрит и поехал в гору в сторону Семнадцатой улицы.

— Куда мы едем? — поинтересовалась Белинда. — К тебе?

От нее пахло «Табу» или «Амбуш», чем-то таким. Духи, подходящие скорее для зрелой женщины. Так же, как крупные хрустальные серьги и расшитое стеклярусом черное платье. При этом Белинда энергично жевала жевательную резинку с приятным мятным запахом.

— Да, ко мне, — кивнул я. — Хочу показать свои последние работы. Почему бы нам не заехать к тебе на квартиру и не забрать самое необходимое, чтобы ты могла остаться у меня? Если ты, конечно, не разозлишься из-за картин.

— Там у нас проблемы, — два раза подряд шумно чмокнув жвачкой, ответила она. — Парень, что живет в дальней комнате, постоянно дерется со своей подружкой.