Затем оно сковало челюсти и начало давить изнутри черепа на глазные яблоки…
Провожающие Дору в последний путь рассредоточились вокруг могилы. Здесь были ее брат, ее племянники и двоюродная родня; здесь были ее соседи и друзья; здесь были те, кто ее любил и ею восхищался, те, кто распускал о ней сплетни, и те, кто к этим сплетням прислушивался или же их отвергал.
Уилла вдруг насторожило какое-то едва заметное движение. Вон там, позади всех. Человек мелькнул в просвете и вновь исчез за спинами – всего лишь миг, попробуй разгляди…
Так вот чей взгляд не давал ему покоя в церкви! Теперь Уилл в этом не сомневался.
Он перенес вес на одну ногу и чуть-чуть сместился влево в попытке разглядеть незнакомца. Не получилось. Должно быть, и тот сменил позицию. Тогда Уилл медленно, дюйм за дюймом, передвинулся вправо. Между стоящими в последнем ряду показалось чье-то массивное плечо. Он это или нет? Или вон там, где виден край плаща? Но в массе траурно-черных фигур, среди множества скорбно поникших голов, было невозможно отличить одного мужчину от другого.
Пол заметил эти качания из стороны в сторону и, решив, что Уилл близок к обмороку, покрепче ухватил его за локоть.
Нечто продолжало терзать Уильяма изнутри. Его руки тряслись, ноги опасно подкашивались. Холод угнездился в желудке и пополз вдоль спины, грудная клетка не могла расшириться для вдоха, горло было заложено, воздуха не хватало.
Он медленно прикрыл глаза и подумал: «Теперь уже ничто не будет как прежде».
Первое, что он увидел, подняв веки, были солнечные лучи, преломлявшиеся в слезах. Кажется, кто-то подает ему знаки, стоя по другую сторону могилы? Какой-то жест. Предупреждающий? Ободряющий? Уилл сморгнул слезы и прищурился. Похоже на поднятую руку. Широкая складка черного одеяния, согнутые растопыренные пальцы, выныривающие из рукава. Что еще там сверкнуло? Ослепленный этим внезапным блеском, он отвел глаза и дал им передышку, глядя в мрачную глубину могилы. Одновременно его боковое зрение уловило гигантский взмах черной полы плаща – взмах, затмивший небо и солнце, накрывший тьмою всех людей вокруг и, наконец, самого Уильяма.
– Твоя мама была прекрасной женщиной. Жаль, не могу посидеть с вами. Пора домой. Я теперь женатый человек, сам понимаешь.
Стригальщики Хэмлин и Гэмбин заглянули в трактир с единственной целью – пожать ему руку; слов их он не разобрал из-за общего шума, но смысл был понятен.
– Благодарю, – сказал им Уилл. – Вы очень добры.
Радж выразил соболезнования тяжелым хлопком заскорузлой ладони по плечу Уилла. А Немой Грег сложил домиком пальцы обеих рук, что символизировало дружеское сочувствие, и этот простой жест растрогал Уильяма сильнее, чем любые многословные излияния. Кто-то уходил, другие появлялись, а Полли, хозяйка трактира, поминутно наполняя кувшин, всякий раз проводила рукой по его волосам, словно он был милым бродячим псом, отныне принятым на довольствие в «Красном льве». В зале он видел много улыбающихся лиц; то тут, то там раздавался смех. Несколько раз уголок его рта непроизвольно дернулся. За соседним столом грянул новый взрыв хохота, рядом кто-то обвинял кого-то в безбожном вранье… Уилл слушал невероятные фантазии о распутстве почтеннейших местных матрон, которыми обменивались собутыльники, доверительно сблизив головы над столом.
– Это про нас, что ли, треп? – Полли по-матерински взъерошила его волосы, невесть в который раз наполняя кувшин.
Течение было сильным, и Уилл отдался на его волю.
На время сидр выключил сознание, переместив его в какое-то тихое место, далекое от окружающего гвалта. Очнувшись, он обнаружил себя распевающим куплеты похабной песенки. Грубым, сиплым, каркающим голосом.
Кто-то перегнулся через его плечо и поставил на стол стакан виски:
– Может, это прочистит твою глотку?
Все его движения были замедленны – каждый раз, поднимая стакан, он на несколько секунд отставал от других. |