Пять лет назад Лева опять пригласил нас к себе встречать Новый год. Уходящий 1998-й был непростым и для страны, и для нас. Год кризиса, когда в наших семьях случились потери, болезни и прочие беды, неизменно сопровождающие большие потрясения. Саша опять потерял работу, Левина фирма еще как-то держалась на плаву, банк, где работала жена Левы, рухнул, а моя немецкая фирма быстро свернула свою деятельность и, оставив нам мизерную компенсацию, уплыла в свою благополучную Германию. Короче, приглашение модельера Игоря Чертова поработать с немецкой дамой накануне новогодних праздников оказалось очень кстати. Накупим подарков для Левиной семьи, что-нибудь к новогоднему столу, расплатимся с долгами, мечтала я, собираясь на встречу с немецкой дамой.

Игорь заранее предупредил меня, что визит дамы очень важен — она заведовала специальной комиссией, выделявшей спонсорские деньги на участие в международной выставке моды в Дюссельдорфе «Игедо». Кроме того, она слыла капризной, жесткой, и угодить ей было нелегко. Так оно и вышло.

Вечером фрау Шварц отказалась принять приглашение на ужин в ее честь, сославшись на головную боль, а на следующий день в ателье при виде моделей Игоря дама проявила столько же эмоций, сколько эскимос при виде снега. У меня голова шла кругом: неужели мы теряем спонсорство? Манекенщицы демонстрировали модели, Игорь без конца приставал к даме: здесь мы можем изменить цвет, здесь будет другая фактура, аксессуары. Дама слушала, что-то записывала в свой блокнот, но окончательной оценки мы от нее так и не добились. Расстроенный Игорь отвез нас пообедать в какой-то ресторанчик, а сам вернулся в ателье. Мы заказали обед, говорили о пустяках, и вдруг между горячим блюдом и десертом фрау Шварц сказала:

— Знаете, я очень не хотела приезжать сюда. Где-то здесь похоронен мой отец, а где неизвестно. Убит... В сорок третьем мне было два года, а я помню суконный запах его шинели и округлость глянцевого яблока, которое он мне подарил на Рождество. Больше я его не видела. Но остались письма и открытки. Вот. — И она показала мне стопку открыток, перевязанных блеклой розовой лентой. — Я их специально привезла.

Я кончиками пальцев едва дотронулась до этой стопки; казалось, возьми ее в руки — и она рассыплется, как горстка пепла.

— Вот посмотрите. — Фрау Шварц протянула мне открытку с изображением Гретхен у окна, внизу готической вязью было выведено слащавое стихотворение о любви девушки. — Вы можете прочитать! — Фрау Шварц перевернула открытку, и я увидела неровный карандашный текст: «Мои дорогие! Я каждую минуту вспоминаю вас. Надеюсь, что все скоро кончится и я смогу обнять моих дорогих. Пишите мне. Папа». — Она не дождалась, — продолжила после глубокого молчания фрау Шварц. — Остались только эти письма и открытки. И вот я здесь, в России, и ничего не чувствую, совсем ничего! — Ее голос дрогнул.

И тогда заговорила я: у нас до сих пор хранятся письма дедушки с фронта — хрупкие листочки бумаги, строчки, написанные то простым карандашом, то чернилами. И я ей рассказала о них, об открытке с бравым танкистом и алой надписью: «С Новым, 1943 годом!» Это писал мой дедушка бабушке и своему сыну, моему отцу. В отличие от отца фрау Шварц дедушка вернулся с фронта живым и прожил с бабушкой долгую жизнь.

И вот мы сидели, молчали, смотрели друг на друга, а потом заревели как коровы. И после этих слез нам стало так легко, мы почувствовали себя такими родными, как сестры.

С этого момента все изменилось: фрау Шварц еще раз осмотрела модели, дала дельные советы, помогла составить концепцию на немецком языке, пообещала сделать все, чтобы русский модельер получил спонсорство. Оставив обалдевшего Игоря переживать свой неожиданный триумф, мы отправились в аэропорт.