Он должен был видеть вокруг себя стеклянные глаза парков и вдыхать на темных, грязных лестницах их запах. Он должен был вариться в неподвижном каменном зное и дрожать от асфальтовых промозглых сквозняков.
Он был рожден для джунглей и обречен на джунгли. Он даже не должен был страдать из-за жизни в них, потому что мысль об ОП не должна даже приходить в голову простому полисмену, который живет на одну зарплату. На зарплату, на которую нельзя купить там даже собачью конуру, если б ты и был согласен жить на цепи и лаять на прохожих.
И все-таки он хотел выбраться из джунглей. И верил, что выберется из них…
Когда случилась вся эта история с Рафферти? Лет восемнадцать тому назад? Да, точно. Восемнадцать лет тому назад. Странный был человек этот Билл Рафферти Когда он в первый раз увидел его, он уже тогда заметил какую-то напряженность в его взгляде. Когда ты стоял рядом с ним, тебе почему-то начинало казаться, что Рафферти постоянно находится под давлением, что он заряжен, что нужно с ним быть осторожным, потому что в любую секунду он может взорваться и не дай бог оказаться на пути у этой взрывной волны. Он и говорил-то как-то особенно: едко, раздраженно, с неясными и вместе с тем обидными намеками. И все-таки Доул не испытывал к нему неприязни. Скорее даже наоборот. Было что-то в этом постоянно возбужденном человеке, что, очевидно, импонировало ему. Может быть, это было его беспокойство… Ведь и он, Доул, непоседлив, не находил себе места, не желал примиряться со своей долей и мечтал о лучшей, хотя и понимал, что это пустые мечтания. Понимал и все-таки презирал в душе своих коллег, которые были довольны жизнью и со спокойствием скота мирно паслись на своих участках, пощипывая мелкие взятки. Рафферти был не таким. Из другого он был слеплен теста. Сортом повыше.
Дружбы у них, правда, не получилось, для этого у Рафферти характер уж очень был неподходящий, но все равно у Доула всегда жило уважение к нему.
Через несколько месяцев после того, как его перевели в их участок, он арестовал Билла Кресси за хранение и торговлю наркотиками. Суд его оправдал, потому что оба свидетеля, на которых рассчитывал Рафферти, в последнюю минуту отказались от своих показаний, данньк на следствии. У всех, кто был на суде, создалось впечатление, что судья даже облегченно улыбнулся, когда оба парня взяли обратно свои показания. Так оно было спокойнее. И для Кресси, и для свидетелей, и, наверное, для самого судьи.
На Рафферти начали коситься. Конечно, Билл Кресси был подонком — это знали все. И торговал дрянным белым снадобьем, подмешивая в нем чудовищное количество молочного сахара. Говорили, что девяносто восемь процентов. И ходил задравши кверху нос, разодетый как павлин. И когда встречал на улице полисмена, даже не кивал ему. Одним словом, подонок. И все-таки не надо было Рафферти оформлять арест. Не дело это ума простого полисмена. Для них в джунглях и так работы хватает — вор на бандите сидит и карманником погоняет.
До того дело доходило, что и рвань-то арестовать страшно было… Однажды он ехал в автобусе. Народу было битком, и его прижала к сиденью громадных размеров сопящая баба. С носом у нее, что ли, было что-то не в порядке, но сопела она все время как кузнечные мехи. Наконец он выбрался из-под этой сопящей горы и тут увидел, как какой-то рыжий парень с фигурой бейсболиста и остановившимися глазами нарка преспокойно вытаскивает у крошечного, словно кукольного, аккуратного старичка бумажник. И вытаскивает не профессионально, не артистически, не незаметно, а в открытую, силой, как часто делают нарки, когда срочно нужно раздобыть на дозу и уже не до тонкостей. Старичок, парализованный ужасом, молчал, и ему даже почудилось, что он чуть наклонился вперед, чтобы нарку легче было очистить ему карман. То ли он никак не мог ухватиться за бумажник, то ли карман был застегнут на пуговку, но нарк вдруг резко дернул руку, кукольный старичок подпрыгнул, послышался треск рвущейся подкладки, и нарк, наконец, выдернул из внутреннего кармана бумажник. |