— А так… Вы начинаете безобразничать. Так нельзя.

Когда Мохов проспался, он никак не мог поверить, что лишился места. Так это, просто барин хотел постращать. Но барин стоял на своем. Вежливо так говорит и даже жалеет, а с места гонит. Мохов, наконец, озлился и ушел сам.

— Слава Богу, не пропадем! — повторял он. — Крымза, айда… Спасибо здешнему дому, — пойдем к другому.

Мохова больше всего занимал вопрос, кого возьмут штейгером вместо него; но этот вопрос разрешился очень просто: за работами взялся присматривать Александр Алексеич и взял к себе в помощники Кирюшку. Для Мохова ничего не могло быть обиднее. Он был убежден, что без него на прииске не обойтись, а тут берут какого то щенка. Пока Мохов устроился у Белохвостова, т.-е. ровно ничего не делал.

Охваченный жадностью, дедушка Елизар работал до самой поздней осени, когда уже начались заморозки. Почти все другие старатели разъехались, а он продолжал морить семью на тяжелой осенней работе. Впрочем, Дарью отправили раньше, потому что она окончательно слегла.

Раз, перед заморозками, приехал из Висима веселый барин Сергей Александрыч и долго о чем-то говорил с Евпраксией Никандровной. Кирюшки ёкнуло сердце, когда она позвала его и сказала:

— Ты поедешь в Висим с Сергеем Александрычем. Твоя мать очень нездорова.

— А дедушка Елизар?

— Ну, ему все равно. Впрочем, я ему пошлю сказать…

Дорогой Сергей Александрыч как-то был особенно ласков с Кирюшкой и расспрашивал его о семье, о матери, об отце и о жизни вообще. Кирюшка, подъезжая к заводу, каким-то инстинктом понял беду и заплакал.

— Ты это о чем, Кирюшка?

— Да ведь умерла моя мать…

— Когда я уезжал, она была жива, только очень плоха.

Дарья, действительно, умерла, не дождавшись Кирюшки, о котором особенно тосковала. Это она послала Настю к «веселому барину», чтобы как-нибудь вызвать сына с прииска. Кирюшка ужасно плакал и никак не мог себе представить, что матери уже нет, и что он больше не увидит ее никогда. Мысль о смерти дорогого существа никак не укладывалась в его голове. Ему все казалось, что это только так, пока, а потом все будет по-старому.

Дедушка Елизар огорчил Кирюшку окончательно, когда начал ворчать, что Дарья и умерла-то не во-время, когда еще работу не успели кончить на прииске, и что денег сколько нужно истратить на похороны, и что двух сирот оставила. А тут еще, того гляди, Парфен захочет жениться на второй жене, — опять расход, да еще какая попадет мачеха на детей. Одним словом, выступила наружу безжалостная правда жизни бедных людей, у которых связано каждое горе с целым рядом других неудач и огорчений, — только дедушка забывал, что теперь он уже не был таким бедняком, что отлично понимал Кирюшка и обижался за мать.

Парфен жалел жену вполне искренно, но молчал. Только раз он проговорил, когда шел с Кирюшкой с кладбища:

— Эх, Кирюха, Кирюха, не так думали мы с матерью-то прожить… Ничего не поделаешь: на все воля Божья.

Жалела Дарью еще маленькая Настя, но ее детского горя никто не замечал.

Вторая зима, проведенная Кирюшкой на Авроринском, навсегда осталась у него в памяти, как хороший сон. Он уже бойко читал и начинал порядочно писать. Александр Алексеич занимался с ним каждый день, и Кирюшка делал быстрые успехи. Сейчас дела на прииске было не много, как и всегда зимой. Кирюшка рано утром обходил работы вместе с Александром Алексеичем и записывал в приисковые книги все, что было нужно. Он быстро освоился с своей новой должностью и мог вести дело вполне самостоятельно, несмотря на свои тринадцать лет.

— Да он лучше Мохова может все делать, — удивлялась Евпраксия Никандровна смышлености Кирюшки. — Вообще, эти заводские очень способный народ.