Ладомир застонал, привлекая к себе внимание матёрого, и пополз по глубокому снегу прочь от своего ненадёжного убежища. Волк не сразу поверил в Ладомирову слабость - долго кружил поодаль, обнажая в нетерпении острые клыки.

Для верности Ладомир слегка оцарапал себе руку ножом, и несколько горячих капель упали на снег. Судорожно-быстрым движениям елозящего в страхе по сугробам тела и стонам, признаниям в слабости, должен был поверить самый осторожный хищник. Матёрый был теперь уже в шагах десяти, уверенный в своём превосходстве над ослабевшим человеком, и эта уверенность топорщилась шерстью на загривке и пеной капала с клыков.

Ладомир едва не прозевал прыжок волка, то есть рассчитал-то он всё верно, но в последний момент лезвие ножа зацепилось за отворот кожуха, и костяная рукоять капризной рыбёшкой выскользнула из занемевших пальцев. Из звериной пасти дохнуло смрадом, и острые клыки едва не вонзились в мягкое человеческое горло. Ладомир закрылся локтем и, извернувшись, нащупал таки левой рукой свой утерянный было нож. Теперь с матёрым они были на равных - один мог рвать, другой колоть. И ни тот, ни другой не хотел умирать - слишком уж буйно жизнь бродила по их жилам и рвалась наружу хриплым рыком, в тщетной надежде запугать противника и принудить его к сдаче. Но на пощаду в смертельной схватке рассчитывать нечего, и оба хорошо это понимали, а потому всё глубже и глубже зарывались в снег, не в силах разорвать смертельных объятий.

Удар Ладомир наносил, казалось, наверняка, но матёрый был готов к такому обороту дела и успел остановить в последний момент смерть зубами. Хват у него был железный, а в расчёт он не взял только одного - у человека две руки, и то, что начинает одна, вполне успешно может завершить другая.

Довольно долго они лежали на снегу, тесно прижавшись друг к другу, потом живой Ладомир поднялся и забросил себе на спину мёртвого волка. Матёрый был тяжёл, и пошевни отрока сразу же утонули в снегу, как только он сделал первый шаг.

А до родного гонтища путь был неблизкий - по насторожившемуся лесу, у которого Ладомир украл волчью жизнь, не заплатив положенной виры. Правда, он мог сослаться на собственную кровь, сочившуюся из распластанной звериными когтями щеки, но это была слишком малая плата. И лес, как мог, мстил убийце, бросая ему под ноги сучья и коренья. Не хватало ещё, чтобы обиженный дух волка призвал родичей к мщению, и обиженная звериная стая повисла бы у провинившегося отрока на пятках.

Небо уже покрылось солью, когда Ладомир, наконец, добрался до гонтища и, задыхаясь от напряжения и усталости, откинул сшитый из шкур полог. На скрип перемёрзших пошевней обернулись все сидевшие у очага. А Бирюч даже поднялся в полный рост. Маленькие его глазки почти по волчьи глянули из-под выпуклого лба на Ладомира. Белые клыки сверкнули в светлой свалявшейся шерсти - Бирюч заговорил:

- Ладомир убил нашего брата. И все остальные сразу же подхватились на ноги, а Ратибор даже всплеснул руками:

- Нет прощения Ладомиру!

- Ладомир должен заплатить виру родичам убитого, - поддержал Ратибора круглолицый Бречислав и захлопал длинными густыми ресницами, словно пытался смахнуть несуществующую слезу.

- За убийство брата Ладомир заслуживает смерти, - прогремел Бирюч и угрожающе надвинулся на провинившегося.

Ладомир осторожно снял с плеча матёрого и положил его к ногам Бирюча. Конечно, Ладомир кругом виноват, но убийство произошло нечаянно - это даже не убийство, а несчастный случай, и матёрый наверняка подтвердит невиновность Ладомира на Перуновом суде.

- Тебе нет оправдания, - покачал головой Бирюч. - И взамен пролитой крови ты должен вернуть волку свою.

- Перун не простит Ладомиру убийства друга, - завопили Пересвет и Сновид, хлопая руками по бёдрам, словно лебеди, собравшиеся в полёт.

И все остальные, стоявшие стеной за спиной Бирюча и напротив провинившегося Ладомира, стали ругать убийцу и всячески восхвалять безвинно пострадавшего матёрого.