Больше всего его удивило, что у крови, залившей его рот, вкус был относительно терпимый. Да, она была мерзкой, черной, как смола, и в ней удивительным образом смешалось все, что вызывало омерзение, тошноту, рвоту. И в то же время ей был присущ некий приятный, волнующий аромат. Ведь Хаос может нравиться… В тот самый момент, когда Этриху казалось, что он не выдержит и сплюнет черную массу, его язык и нёбо уловили эту едва различимую изысканную нотку вкуса.

И тело его вдруг мучительно захотело принять в себя еще глоток этой крови. Но тут Коко цепко схватила его за руку. Этрих вопросительно взглянул на нее.

Она знала, что делает. И знала, что собирался сделать он. Это было написано у нее на лице.

– Нет, Винсент, довольно. Остановись.

Смысл ее слов не сразу дошел до его сознания. Не все Этрихи согласны были ей подчиниться. Некоторые протестовали. Другие, сделав свое дело, медленно отходили прочь. Ему хотелось остановить их, навсегда удержать в себе. Но потом ему пришло в голову, что в случае необходимости к ним всегда можно будет обратиться за помощью, а сейчас пусть поступают как хотят.

Коко все еще держала его за руку, и он был ей за это благодарен. У его ног валялся мертвый Бруно Манн, на лице которого застыло недоверчиво-изумленное выражение. Тиллман Ривз медленно выпрямился.

Хаос пронесся по всем жилам Винсента Этриха. Руки его мелко подрагивали.

Он взглянул на Коко. Та что-то сказала, но Этрих не расслышал ни слова. Мучительная боль размером с футбольный мяч сжала его желудок. Хаос продолжал свое дело.

– Винсент!

Он с усилием поднял на нее глаза.

– Ты победил.

Винсента окружало столько разных приборов, что Изабелле с трудом удалось уместиться возле кровати и взять его за руку. Изо рта и носа у него тянулись толстые белые трубки, к груди и пальцам были прикреплены какие-то провода. На черных экранах приборов, стоявших справа от кровати, то и дело появлялись тонкие желтые линии. Все оборудование в палате интенсивной терапии издавало негромкие звуки – попискивало, потрескивало, гудело. Машин здесь было куда больше, чем людей, это Изабелла отметила про себя сразу. Единственным пациентом, не присоединенным ни к каким аппаратам, был, судя по слухам, сосед Винсента, чью кровать скрывали от взоров плотные белые шторы. Изабелла мельком взглянула в ту сторону и снова повернулась к Винсенту. Медсестра делала свою работу споро, ловко и совершенно бесстрастно. Она сказала Изабелле, что мужчина, лежавший на соседней койке, стал жертвой нападения и у него отбиты внутренности.

Китти Этрих и дети навестили Винсента часом ранее. Еще до их появления Изабелла ушла в конец коридора. Через несколько минут туда же прибежал Джек и уселся возле нее. Кроме них двоих, в коридоре никого не было.

Сцепив пальцы на затылке, Джек не без гордости сообщил:

– Я здесь был с папой несколько дней назад. В этой самой больнице.

Изабелле хотелось прижать его к себе и поцеловать в пухлые щеки, но она лишь кивнула, так энергично, словно он сказал нечто необыкновенно важное.

– Мой папа – лучше всех!

Она боялась расплакаться и потому снова кивнула, низко опустив голову. Нельзя, чтобы малыш видел, в каком она отчаянии. Но когда она справилась с собой и взглянула в его сторону, Джека уже и след простыл. И тогда она вдруг поняла, что мальчик понятия не имел, кто она такая. Ему просто хотелось поговорить с кем-нибудь о своем отце, о том, как он его любит. При мысли об этом Изабелла снова едва удержалась от слез.

Просидев в коридоре не меньше получаса, она наконец решилась пройти в комнату персонала, чтобы осведомиться у Мишель, ушли ли уже бывшая жена Винсента и его дети.