Тимур вплотную подошел к тканевому завесу с волнистым красным рисунком, скрывавшим покои султана от посторонних глаз, сделал глубокий вдох и шагнул в юрту…

Помещение было просторным. Материал, из которого соорудили покои, племянник султана оценил еще при первом посещении – извилистые узоры на плотной ткани, натянутой на прочную металлическую конструкцию, аккуратно вывешенные ковры и шелковые платки для пущего уюта и, что было немаловажным, разбросанные по периметру юрты выцветшие подушки, на которых спокойно могли разместиться пять-шесть человек. Те, кто собирал эту юрту, успели даже повесить в ней портреты первых лиц – тех, что правили еще там, на поверхности, олицетворявших сейчас лишь связь этого странного настоящего с тем восхитительным прошлым. Но самым главным украшением султанской юрты был шамаиль. На необычной священной картине, по которой голубым, синим и зеленым цветом разливалась сверкающая краска, обрамленной декоративными вставками из бархата, была изображена священная кааба – главная мусульманская святыня, ориентир, к которому обращали свое лицо мусульмане всего мира во время молитвы. Раньше такие картины висели практически в каждом татарском доме, но сейчас это произведение искусства было редкостью, поэтому мусафиры продавали такие вещи за баснословное количество кристаллов меда. Во сколько дяде обошлась эта картина, Тимур не знал, но догадывался, что все собранное в юрте имущество, включая саму юрту, не стоило и краешка этого бесценного творения – символа веры.

Увидев своего племянника, султан тут же указал на место слева от себя. Скинув ботинки, Тимур поздоровался с людьми, рассевшимися вокруг низкого деревянного столика, и устроился на подушке, обтянутой парчой. Дряблой рукой султан ласково коснулся его колена и одобрительно кивнул. В его глазах Тимур отчетливо разглядел растерянность и смятение, понимая их причину.

Человека, который раньше держал принадлежавшие ему станции не просто в кулаке, а виртуозно управлял ими, махнув лишь кончиком пальца с золотым перстнем, теперь никто не боялся, не уважал. За несколько лет правления Марата Султановича, ни у кого не возникало желания что-то изменить. Его указания, наполненные мудростью лет и мудростью его отцов, не подвергались сомнениям, а поселение из нескольких станций стали гордо называть Султанатом. Но теперь, когда Султан Марат захворал нескончаемой тоской по былым временам, он стал совершать ошибки. Поселения распоясались, люди стали работать хуже. Первые спорные  указы султана снисходительно списывали на старость, но долго так продолжаться не могло. Первым признаком надвигающегося разлада в обществе стало то, что некоторые из недовольных уже называли свое поселение не горделивым словом «Султанат», а насмешливо и с укором – «Колхоз-Марат». И вот, когда правление дяди подошло к своему краю, за которым скрывалось лишь туманное будущее, построенное чужими руками, мусафиры султаната после долгого рейда на поверхность вернулись с находкой, которая должна была все изменить. Умы народа нельзя получить в свое владение, их нельзя присвоить, если в твоих руках нет главного козыря – источника всех бед и надежды на спасение одновременно. Арабские рукописи, найденные мусафирами, были тем самым козырем.

Ауру тишины нарушил старческий кашель, и Тимур обернулся. Две пары колючих черных глаз, оценивающе разглядывавших его из-под стальных седых бровей, нагоняли некий дискомфорт. Тимур знал, что старую, словно высохшую и оттого уменьшившуюся бабушку, за глаза называли говорящей с джиннами. И от этого становилось как-то не по себе.

О джиннах Тимур знал совсем немного – то, что слышал от своего отца, который без вести пропал, когда он был еще совсем мальчишкой.