Это любой может. А вот достойно сражаться не каждому дано. Извиняй, – говорит, – коль что не так, но запомни, Прокоп Тимофеев слов на ветер не бросает. На посаде об этом тебе любой скажет. Поэтому девку не замай, не быть ей твоей! Никогда!» Ушел этот Прокопий, я сел на лавку и крепко задумался. Так и сидел, грезил об Ульяне, пока Коршун мордой в плечо не толкнул. Вскочил я на коня и поскакал до дому. Вот так, друг Федор, и не доехал я до тебя вчера.
Федор посмотрел на Дмитрия и спросил:
– Ульяна так и не выходит из головы?
– Нет, Федя, не выходит. Стоит перед глазами. Как подумаю о ней, так сердце и холодит, аж до боли щемящей, нудной.
– Это кто тут по зазнобе сохнет? – неожиданно раздался от входа басовитый голос.
Молодые люди обернулись. На пороге горницы стоял отец Федора, боярин Степан Иванович Колычев.
– Неужели ты, Митька, сорвиголова?
Дмитрий замешкался и проговорил:
– Здравствуй, Степан Иванович! Мы тут с Федей…
– Оставь, Дмитрий, – прервал его боярин. – Негоже тебе оправдываться. Тем более не совершив ничего плохого. Напротив, радуйся! Любовь к тебе пришла, а без нее, Митя, душа у человека мертва. Вот и Федор тебе о том же скажет. Только он сам что-то на девиц не смотрит.
– Рано мне, – пробурчал Федор и потупил взгляд.
– В этом ли дело? Ну да ладно. – Степан Иванович повернулся к гостю. – Как, Митя, Михаил Иванович да матушка Агафья Петровна поживают?
– Спасибо, жаловаться не на что. А ты разве с батюшкой не встречаешься?
– Последнее время реже. – Степан Иванович перекрестился на образа, присел на лавку в углу. – Погода чудит. Оттого кости ломит. Посижу.
– Архип, батюшка, печь натопил. Ты бы прилег на лежанку, согрелся.
– Успеется! С вами, молодежью, побуду, коли не прогоните старого боярина.
– Да что ты такое говоришь!
Колычев-старший улыбнулся.
– Эх, молодость. Счастливая пора. Помню себя молодым. Таким же был, как и Митька. Волю любил, озорство. Соберемся, бывало, и давай силушкой мериться, перед девками красоваться. На лугу, за рекой костер разведем и с разбегу в огонь. Боязно было, а все одно прыгали. Потом с обрыва высокого в омут, наперегонки до того берега и обратно. Радости было много, коли победишь. Орлом ходишь, девицы глазки строят. Весело!
В горницу вошел Архип и обратился к хозяину дома:
– Меда или перевара вкусить не желаешь, боярин?
– Нет, Архип, не хочу сейчас. Вот сядем семьей трапезничать, тогда медку красного выпью.
Архип ушел.
– Я вчера с Прокопом Тимофеевым разговаривал. Так он сказал, что скоро опять татар воевать придется, – заявил Дмитрий.
– С кем разговаривал?
– С Прокопом Тимофеевым.
– С Драгой? Известная личность. Строгий мужик, на посаде его всяк знает. Кузнец замечательный. Значит, Драга сказал, что скоро Казань воевать пойдем?
– Именно Казань не говорил, помянул лишь, что свара с татарами не за горами.
– Так эта свара, Митя, еще с весны началась. Или тебе об этом не говорили?
– То, что крымцы Астрахань взяли, а Казань объявила войну Москве, мне ведомо. Да вот только я думал, что все вроде и закончилось набегами нашего войска, которым командовал Шах-Али, на черемисские и чувашские земли.
– Нет, Дмитрий, – сказал Степан Иванович. – Война не закончилась, а только начинается. Все это, конечно, сложно, но, ребятки, вся драка еще впереди. Зимой идти в поход несподручно, снег, холод, тяжело. |