Луны одна за другой всплывали к поверхности небесного океана. Зимний Парад лун начинался нестерпимо торжественно. Даже город притих, встречая его, и, казалось, снял шляпу, приветствуя девятерых ночных королевен. Мурманцев вдруг отловил себя на том, что с неприязнью думает об этих расфуфыренных круглобоких куклах, сияющих не своим, а заимствованным светом. И только сейчас догадался, насколько сильна его собственная тоска. С детства, с тех пор как впервые услышал это слово — «звезды». Это было как потерянный рай. Утрата блаженной юной невинности, предвестие старости, дряхлости, конца. И эти жирные, сочащиеся мертвецким сиянием луны — как ждущие пиршества черви…

«Что со мной? Я становлюсь декадентом? Странно. Раньше этого не замечал за собой. Еще чуть-чуть, и я паду жертвой черной меланхолии. Несчастные луны — за что я их так? Они ни в чем не виноваты… Надо чего-нибудь выпить».

Он вернулся в тепло дома, стал спускаться по лестнице и вдруг замер на ступеньке. Мысль, которая и прежде не раз приходила в голову, сейчас заполнила его целиком, до краев. До отказа. Раньше это было всего лишь бледной возможностью, гипотетической перспективой, еще не утвержденным пунктом никем не составленного плана. Тем самым, о чем некая рефлексирующая на завалинке бабушка сказала надвое. И неожиданно стало реальностью.

«Белая Империя погибнет. Рано или поздно». Сказать так — все равно что услышать по дороге домой от прохожих: твоего дома больше нет, он сгорел, рассыпался, провалился сквозь землю вместе с твоей женой и детьми. «Никакие усилия удержать ее не изменят конца. Вопрос даже не в сроках. А лишь в том, кто станет ее разрушителем. Мы или они. Поэтому не нужно становиться декадентом. Лучше просто выпить».

Он спустился на этаж и направился к бару в гостиной. На диване возле электрического камина жена читала книжку Стефу.

— «Ах, почему у нас нет бессмертной души! — грустно проговорила русалочка… — Неужели и я после смерти превращусь в морскую пену и не услышу больше музыки волн, не увижу прекрасных цветов и огненного солнца!

— Нет, — ответила бабушка. — Но если кто-нибудь из людей полюбит тебя так, что ты станешь ему дороже отца и матери, если он отдастся тебе всем своим сердцем и всеми помыслами и попросит священника соединить ваши руки в знак вечной верности друг другу — тогда его душа перейдет в твое тело и ты тоже познаешь небесное блаженство, доступное людям. Этот человек вдохнет в тебя душу и сохранит свою…»

Возле дивана на тапочках счастливо сопел Триколор, дергая розово-черным носом. Мудрый Ахиллес, знающий, что торопливость только портит вкус жизни, неспешно выпутывался из лохматого собачьего хвоста.

«А зачем мне это надо — вдыхать душу в голема?» — размышлял Мурманцев в одиночестве над бутылкой пятизвездочного венгерского коньяка.

После некоторого количества стопок, когда звезды сорвались с этикетки и заблистали в воздухе над головой, он нашел ответ.

Чтобы голем тоже смог увидеть звезды.

Не коньячные, настоящие. При свете дня сияющие ярче, чем в ночи.

Было это во сне или въявь — какая разница. Могло и так и эдак. Реальность прозвучавшего ни в том, ни в другом случае не умалялась. Мурманцев даже проверять, звонить, посылать запрос не стал. Только дал себе зарок съездить как-нибудь, постоять немного над могильным крестом…

В спальню на втором этаже заглядывали фонари с улицы, устилали пол светлыми квадратами. Мурманцев был не любитель спать при зашторенных окнах и супругу к тому же приучил. В бессонницу это первое дело — вытряхнуть мешающие мысли в прямоугольные лужицы света на полу, и пусть барахтаются там, пока не надоест. В крайнем случае пригнать к лужицам на водопой маленьких кудрявых барашков.