Равно как и предательство.

Развязывая тесемки папки, Виктор Афанасьевич поймал себя на том, что по непонятной причине чувствует к товарищу, с которым предстоит работать, необъяснимое предубеждение. Это было очень плохо. Нельзя начинать работу с человеком, заранее будучи настроенным по отношению к нему неприязненно, особенно если для такой неприязни нет объяснимых причин. Но Виктор Афанасьевич ничего не мог поделать с собой: незнакомый ему пока… как бишь его?.. Ощепков Василий Сергеевич… ну и фамилия тоже подходящая… был ему заранее неприятен.

Поверх документов лежала фотография этого В. С. Ощепкова. Фотография как фотография, явно сделана в каком-то фотоателье. Товарищ Ощепков сидит на стуле, повернутом спинкой вперед. На нем недорогой костюм, на голове – светлая шляпа. Лицо… обычное вполне лицо, но Спиридонову лицо Ощепкова не понравилось. Подсознание вынесло новосибирцу вердикт – аферист. Спиридонову не понравился щегольской вид Ощепкова, хотя умом он понимал – в фотоателье фотографироваться не ходят в рабочей робе и засаленном ватнике. Естественно, человек надел на себя самое лучшее, что у него было.

Фотография, к сожалению, хорошим качеством не отличалась, и Виктор Афанасьевич, который всегда смотрел человеку в глаза и довольно хорошо мог по выражению глаз понять характер человека, на этот раз не мог расшифровать выражения лица человека в шляпе. Это ему тоже не нравилось.

Бегло ознакомившись с карточкой особых примет и не узнав из нее ничего нового, Виктор Афанасьевич вновь закурил и приступил к изучению биографии В. С. Ощепкова, по ходу «следствия» делая пометки в небольшом желтом блокнотике, нарочно купленном им для этой цели. Удивительно, но спустя много лет после окончания Казанского училища, не имея должной практики, он, как оказалось, не забыл ни каллиграфического письма, ни навыков скорописи, столь необходимых любому курсанту, чтобы поспевать конспектировать за лектором.

Видит бог, он старался изо всех сил! Правда, в Бога Спиридонов не так чтоб не верил, скорее просто отодвинул его куда-то на периферию. В мире, в котором он жил, творилось так много несправедливого, что трудно было понять, как же Бог мог все это допустить. По крайней мере, сам Спиридонов это себе объяснить не мог, а потому предпочитал об этом не думать. Всегда найдутся более насущные темы для размышления, чем попытки понять причины вселенской несправедливости и человеческой низости.

Например, некто Ощепков и его, Спиридонова, к нему предвзятое отношение. Конечно, пока он ознакомился с делом только в первом приближении, не вчитываясь глубоко, но…

В этом Василии Сергеевиче Спиридонову не нравилось решительно все. Складывалось впечатление, что в момент чтения некий невидимый суфлер все время комментировал прочитанное в отрицательном для Ощепкова ключе. Но самое неприятное, что никакого суфлера, конечно же, не существовало, это сам Виктор Афанасьевич так воспринимал коллегу.

Ему действительно не нравилось буквально все. Начиная с происхождения. И дело даже не в том, что Ощепков оказался «дважды каторжником» – сыном каторжанки от ссыльнопоселенца, – а в том, что мать его «чалилась» по уголовной статье, отец же был мелким склочником с большими амбициями. Амбиции, впрочем, ему быстро пообломали, но этот хитрован и на Сахалине сумел устроиться, оставив чаду (которого признал не сразу, а если быть точным, похоже, только на смертном одре) довольно неплохое наследство. Откуда, скажите на милость, у каторжника… ну хорошо, ссыльнопоселенца, разница невелика… такой капитал? Одних только домов у Ощепкова-старшего оказалось три, два из которых были доходными, а в третьем, самом жалком, этот скряга жил, пока не помер. Хотя промышлял вроде как плотницким делом, а не золотодобычей. Чудеса в решете – явно ведь тут что-то нечисто.