Изменить размер шрифта - +

— Вон! — крикнул депутат, и телохранитель испарился.

Сельмурзаев сжал пальцы в кулак. Ох как плохо. Тревожат такие звонки из-за рубежа. Бьют по нервам.

Два дня депутат, после того как его отпустили, отлеживался на даче на Рублевском тракте. Никого не принимал, ни с кем не разговаривал.

Ощущение, будто его гусеничным трактором переехало. Им владели чувства бессилия, ярости и страха. Основное — ярость, которая распирала череп изнутри, как пар перегретый котел, того и гляди взорвется. И запоздалый страх сжимал сердце ледяными тисками.

Усман, сильный, волевой, гордый человек, теперь чувствовал себя, как девица, которую изнасиловали в парке. Он не мог представить, что когда-то с ним поступят вот так, как с обычным бомжом, из тех, что батрачат на плантациях Ичкерии. С ним! С Сельмурзаевым, чей род имеет в Ичкерии большой вес, так обошлись! Не говоря уж о том, что он депутат Собрания!

Ему хотелось напиться до потери пульса, но Аллах запрещал пить. Сельмурзаев обычно следовал этому завету. Кроме того, пьянство — это проявление слабости и малодушия…

Что теперь делать ему, опозоренному человеку? Мстить!

Он ловил себя на том, что пальцы непроизвольно сжимались, когда он представлял, как будет душить тех животных! Уши резать! Уродовать! Умирать они будут долго!!!

Фантазии распаляли депутата. Сердце его колотилось все сильнее и сильнее. Глаза застилало красным.

Когда же возвращалась способность мыслить трезво, то перед его мысленным взором представала совершенно безрадостная картина. Все настолько плохо, как никогда не бывало. Рамазан Аюпов мертв. Наверняка мертв. Широкомасштабная террористическая акция, подготовка к которой стоила безумных денег, провалена. Кого будут винить в этом? Его, Усмана Сельмурзаева.

Нет, черта с два на него все свалят! Это еще доказать его вину надо! Но будут ли доказывать — вот в чем вопрос?

Депутат метался по огромному холлу, устланному коврами, падал в глубокое кресло перед холодным камином.

— Шайтан! — шептал он себе под нос. — Шайтан…

В тяжелый сон он провалился часа в три ночи. Там его подстерегали кошмары. Несколько раз он просыпался с тягостной мыслью, что завтра надо что-то решать… И опять отдавался во власть кошмаров.

Окончательно проснулся он в девять утра. Голова была тяжелой, зато в сердце — решимость действовать.

Он не мог понять, почему враги отпустили его на четыре стороны. На их месте он решил бы эту проблему просто — выстрелом в затьшок или отрезанием головы — в зависимости от настроения. Может, они надеялись на его признательность за подаренную жизнь? Или рассчитывали, что теперь он их с потрохами — после того, что наговорил перед видеокамерой? Кстати, он не помнил, что именно наговорил, в памяти осталось нечто смутное. Но, скорее всего, наговорил немало. Впрочем, это неважно! Теперь в его сердце горел священный огонь мести!

Все, часы слабости миновали! Пришла пора действовать!

Ключевой момент — сорвать маску с лица врага. Он сорвет, чего бы это ему ни стоило! И объявит свой маленький, но жестокий джихад!

Он потягал гирю, со злым удовлетворением отмечая, что мышцы еще работают. Он еще крепок. Способен и держать, и наносить удары. Потом залез под холодный душ. Тщательно побрился.

Выйдя в холл, крикнул:

— Ломали!

Старший группы охраны Ломали Махмадхаджиев возник, как привидение. Половину своих телохранителей после того, как они не спасли его от позора, Сельмурзаев выгнал. Но Ломали, верный, как пес, остался…

— Через пятнадцать минут две машины, — велел депутат. — Едем в город.

Ломали, не говоря ни слова, повернулся и отправился исполнять приказание.

В просторной гардеробной, где, как в магазине, на вешалках были развешаны десятки костюмов, на полках стояли десятки пар обуви, Сельмурзаев выбрал представительский костюм за пять тысяч долларов.

Быстрый переход