Наверх пришлось нам броситься. Он член

ввел на бегу, и бедра до колен

мне вмиг горячей влагой залило,

священник же, ступая тяжело,

процессию повел на склон холма,

мы слышали, как пение псалма

стихало, удаляясь, он мои

засунул пальцы возле члена, и

корсетница-пампушечка, наш друг,

туда же влезла, захватило дух —

я так была забита, но должна

признаться, что еще не дополна,

4

Однажды ясным вечером, когда,

как простыня, озерная вода

алела, мы оделись и пошли

к вершине, пламенеющей вдали,

тропа была прерывиста, узка,

петляла меж камней; его рука

опорой мне служила, но и внутрь

ныряла то и дело. Отдохнуть

решили мы меж тисов, что росли

у церкви; наклоняясь до земли,

щипал траву привязанный осел;

когда Ваш сын, скользнув, в меня вошел,

монахиня с корзиною белья

явилась и сказала, чтобы я

напрасно не смущалась: наш ручей

грехи смывает полностью, – смелей!

То был ручей, что озеро питал,

которое жар солнца выпивал,

чтоб все дождем опять вернулось вниз.

Ее стирать оставив, взобрались

мы в царство холодов, где не растет

ни деревца, где только снег да лед.

Уже и солнце спряталось, когда,

впотьмах в обсерваторию войдя,

мы в телескоп взглянули. Как же он

был звездам предан, звездами пленен!

Вы знаете – они ведь у него

в крови; но только в небе ничего

не видно было – звезды до одной

на землю пали снежной пеленой,

не знала я, что звезды, словно снег,

к земле и водам устремляют бег,

чтоб поиметь их; в этот поздний час

к отелю спуск был гибельным для нас —

мы кончили еще раз и легли.

Во сне он был и рядом, и вдали,

и образы его плелись в узор,

порой я различала пенье гор —

они поют при встрече, как киты.

Всю ночь летело небо с высоты,

в мельчайших хлопьях, и со всех сторон

Вселенной раздавался сладкий стон, —

с тех пор, как начала она кончать,

он столько лет не прекращал звучать;

мы встали утром, звездами шурша

и жажду снегом утолить спеша,

все было – даже озеро – бело,

отель казалось, вовсе замело,

пока трубу он не наставил вниз

и те слова внезапно не нашлись,

что я там надышала на стекле.

Он сдвинул телескоп, и на скале

во льду мы различили эдельвейс;

он указал на падавших с небес

парашютистов, стала вдруг видна

застежка от корсета, – то она,

подружка наша пухлая, была,

она, казалось, в воздухе плыла,

зависнув в небе между двух вершин,

синяк, который Ваш оставил сын,

виднелся на бедре ее, он был,

по-моему, взволнован, его пыл

я чувствовала словно в забытьи,

тряс ветер трос фуникулера и

раскачивал вагончик, рвался крик,

вниз постояльцы падали, язык

его стучал мне в грудь, а кровь – в виски,

мгновенно напряглись мои соски,

цепочка дам не падала – плыла,

их юбки были, как колокола,

раздуты ветром; обгоняя их,

к земле летел поток фигур мужских,

казалось – это танец кружит всех

и женщины не вниз летят, а вверх,

как будто руки сильные мужчин

подбросили воздушных балерин;

мужчины оземь грянулись, вдогон

и женщины попадали на склон,

в деревьев кроны, в озеро, и лишь

затем упала россыпь ярких лыж.

Спускаясь, мы решили у ручья

передохнуть. На удивленье, я

так четко различала с высоты

рыб в озере прозрачном – их хвосты

и плавники горели серебром

и золотом, их скопище о том

напомнило, снуя под толщей вод,

как семя ищет в матку мою вход.