Рыжебородый нахмурил белесые густые брови и протянул:

— Довольно, довольно. Коль не по карману товар, то и не о чем здесь толковать. Проваливай! Сгореть мне синим пламенем, если на этого коня не найдется покупатель.

Бриджер зашагал было прочь, но я удержал его за рукав.

— Триста пятьдесят, говоришь? — повернулся я к рыжему упрямцу.

— Ни центом меньше, мистер, — отозвался погонщик мулов, воткнув в рот длинную соломинку и приняв независимый вид.

— А если за триста?

В зеленых глазах торговца мелькнул интерес.

— Маловато. Триста сорок.

— Многовато. Триста десять.

— Триста тридцать, черт побери!

— Триста двадцать, и вот тебе деньги.

— Уговорил, — широкое лицо торговца расплылось в хитрой улыбке. — Триста двадцать пять, и забирай конягу.

От продажи дома у меня ещё оставалось триста восемьдесят долларов. Я подумал, что после этой наиважнейшей сделки в моем кармане хватит денег и на покупку костюма для бала, и на парикмахерскую.

— Идет, — согласился я и полез за долларами. — Уж больно понравился мне вороной красавец.

— Откуда у тебя он, Рыжая Борода? — спросил Бриджер, которому стало ясно, что я куплю вороного. — Сдается, он был собственностью или генерала, или известного конокрада.

Рыжебородый сначала уставился на траппера своими бледно-зелеными глазами, а потом шумно захохотал, похлопывая здоровенной пятерней по бедрам.

— Эй, Острый Кадык, — наконец выдавил он сквозь смех, тыча в Бриджера толстым пальцем. — Ты что, был в тот вечер в Омахе, когда я обчистил офицера в покер? Славная была игра. — Затряс он головой. — А майор оказался хвастливым и глупым. У него ничего не оставалось, кроме лошади и сбруи, и в последний партии он просадил и это. В пьяном виде даже пустил слезу по вороному. Но все было честно, он проиграл.

Бриджер отрицательно покачал головой, давая этим знать, что в тот знаменательный вечер ему не посчастливилось быть свидетелем его выигрыша.

— Стоящий конь, стоящий, — торговец похлопал по шее вороного и посмотрел на меня. — Ещё вспомните Рыжего Бена, мистер.

Я отсчитал положенные деньги и вручил их погонщику. Когда он внимательно пересчитывал сумму, я окинул пристальным взглядом свое приобретение. Без сомнения, это был благородный арабский скакун с небольшой, может, примесью крови дикого мустанга. Если предыдущие покупатели смотрели на этого коня и не купили его, значит, либо они были скупердяями, либо нищими, либо недальновидными глупцами.

Рыжий Бен ещё листал ассигнации, а я вдруг вспомнил о сбруе и мысленно отругал себя. Надо было и сбрую включить в эту сумму, когда он упомянул о ней. По горячим следам, как говорится. Ведь выиграл он в одной партии и лошадь и сбрую. Теперь поздно. Скажет, гони за сбрую деньги. А она, поди, такая же великолепная, как и сам вороной. Я хмуро смотрел на толстые неуклюжие пальцы погонщика мулов, шелестевшие деньгами, пока мне на ум не пришло одно забавное соображение.

В Сент-луисском колледже мне часто удавалось питаться бесплатно из-за одной небольшой, но безотказной ерунды. Я решил и сейчас прибегнуть к этому спору-ловушке.

Рыжий Бен прятал деньги в карман, а я сказал между прочим:

— Хоть ты и отрастил себе бороду, Бен, но, кажется, мы с тобой ровесники.

Погонщик, которому было никак не меньше сорока, презрительно хмыкнул:

— Гм-м, да ты мне годишься в сыновья.

— В сыновья, значит… И с какого же ты года?

— С двадцать пятого.

«Ага! — подумалось мне.