Он скакал на соловом коне, держал в руке обнажённую шпагу, которую уже готовился опустить, поравнявшись с каретой. Им нельзя было не любоваться, столько изящества и благородства было во всём его облике. Как вдруг почти перед самой лошадью государя через улицу метнулся мужик, держа на голове лоток с пирожками. Зачем дураку понадобилось перебегать дорогу, бог весть. И конечно, полицейским стоило его вздуть. Но Николай никак не ожидал, что брат даст лошади шпоры и бросится на бегущего с поднятым клинком. От августейшей расправы лоточника спасли только стражи порядка, выхватившие палки и принявшиеся дубасить невежу по загривку.
В тот момент Николай не поверил своим глазам. Он испытал сильнейший стыд. Именно такой, какой сегодня могли испытывать те, кто наблюдал за ним со стороны. «Мы все отравлены. И его величество, и Константин, и я, и может быть, даже Мишка». Последнее почему-то показалось совсем уж непереносимым. Николай разрыдался. Без слез. Одним горлом.
За стеной сарая послышался стук копыт и чей-то знакомый голос окликнул:
— Ваше высочество! Вы здесь?
Щурясь на свет, царевич вышел. Возле сенника топталась лошадь. На ней сидел начальник штаба гвардии Бенкендорф, неизвестно откуда взявшийся в Вильно.
— Я здесь проездом, — немедленно отозвался тот, как будто умел читать мысли. — Я всё видел. Офицерское собрание лейб-егерского полка требует, чтобы вы дали Норову сатисфакцию. У вас нет ни одной причины, по которой вы могли бы отказаться.
— Они свиньи! — упрямо бросил великий князь. — Я их проучу.
Александр Христофорович спешился.
— Прекрасно, — произнёс он с некоторым вызовом. — Вы что же, будете стреляться?
— Нет, — огрызнулся Николай. — Я не стану дуэлировать.
Бенкендорф склонил голову набок, рассматривая великого князя. Боится? Считает ниже своего достоинства? По хмурому лицу Николая трудно было сказать.
— Почему?
Тот опустил голову и с нарочитой грубостью процедил:
— Я верующий.
Александр Христофорович взялся ладонью за лоб. Мало того, что у великого князя чудовищный характер, он ещё отягощает себе жизнь религиозными запретами.
— И как это сочетается? — осведомился генерал, имея в виду сегодняшнюю выходку.
— Никак, — буркнул великий князь. — У меня ничего не получается. Вообще.
Он махнул рукой и вернулся в сарай, где снова сел на сено и уронил голову на скрещённые руки.
— Надо им, пусть стреляют. Я не буду.
Бенкендорф вошёл вслед за ним и тоже сел рядом.
— Не стоит, ваше высочество. Мы с Паскевичем всё это как-нибудь замнём. Этот Норов...
— Он хороший офицер, — слабо отозвался великий князь. — И он не мог бежать. У него тяжёлое ранение в грудь. Он задыхается.
«Так какого ж ляда вы его...» — Бенкендорф не успел задать вопроса.
Николай поднял голову и уставился на генерала немигающим взглядом.
— Я хочу знать, — его голос прозвучал требовательно и сухо. — Что в восемьсот первом году произошло с той женщиной? Все молчат.
По лицу Александра Христофоровича мелькнула тень, и он отрицательно покачал головой.
— Такие вещи... Спросите лучше у вашей матушки.
— Они не хотят говорить.
Бенкендорф не знал, куда деваться. Великий князь не сводил с него упрямого, тяжеловатого уже для юноши взгляда. Начальнику штаба гвардии вдруг пришло в голову, что этот умеет приказывать. Может, и не стоит от него скрывать?
— Вы спрашиваете из-за своего сегодняшнего поступка?
— Да, — с обидой выдохнул Николай.
— Хорошо. — Александр Христофорович кивнул. — Вы знаете, почему от вашего брата ушла жена?
Великий князь кивнул. |