— А я не прихожу потому, что жду, когда ты вернешься, — сказал он равнодушно-приветливым тоном, который уже тогда вызывал у Жанет приступы нечеловеческой тоски. — А что такого? Мама сказала, что, может, ты решила от меня отдохнуть…

Какой женщине понравится услышать такое? Жанет ждала, что ее будут искать, уговаривать, завоевывать… В тот день она сорвалась на Ивеля. Она орала как ненормальная, проклиная его «болезнь» и заодно маму, вечно сующую свой нос в их дела.

— Успокойся, — сказал Ивель, терпеливо дослушав до конца ее гневную тираду. — Мама предложила купить нам отдельный дом. Если мы сложимся…

— Сложимся? Но у меня ничего нет.

— Как? А квартира? Продавай, мы добавим. Конечно, придется добавить раз в пять больше, но ты же знаешь, у отца есть деньги.

У твоего отца столько денег, что можно купить половину Нью-Йорка! — подумала Жанет и задала справедливый вопрос:

— А… что, обязательно продавать эту квартиру? Она же не такая дорогая…

— Мама так сказала.

— Ах, мама! Ну тогда конечно.

— Ты согласна?

— Нет, черт возьми, я не согласна! Я вас не понимаю! Я…

— Ну тогда подумай. Я потом перезвоню. Пока.

Он что, издевается над ней?

Все последующие дни Жанет в отчаянии перебирала варианты внезапного охлаждения Ивеля к ней и к жизни вообще. У него есть другая? У него какая-то страшная болезнь? У него умственная отсталость, обострившаяся к тридцати пяти годам? У него страшная тайна, в которой он боится признаться людям? У него…

Обилие вариантов зашкаливало, впору было снова составлять бесконечные «списки про Ивеля».

Но самое страшное было не в этом. Самое страшное было в том, что и в самой Жанет начали происходить изменения. Она стала мстительной, завистливой, грубой и жестокой. Она вдруг вспомнила свое раннее детство и законы негритянского квартала, а вспомнив это, начала вести себя жестоко со всеми.

Она не могла так больше жить, но и уйти уже тоже не могла. Что-то мощное и темное держало ее возле этой семьи, и однажды Жанет поняла, что, кажется, спрут добрался и до нее.

Третий год совместной жизни увенчался приобретением дорогого дома недалеко от особняка Броквиллов, дома, на который ушло несколько миллионов. А после этого Анна потребовала продать квартиру, чтобы «компенсировать совместное проживание».

Что она хотела этим сказать, было непонятно, но зато было хорошо понятно, что деньги за квартиру матери Жанет не увидит теперь никогда.

Так оно и вышло. Анна быстренько открыла срочный вклад на имя сына, и теперь в течение пяти лет на эту сумму должны были капать проценты. Брать деньги раньше окончания срока не рекомендовалось. И все реквизиты хранились в сейфе у Анны.

Когда Жанет обратилась к мистеру Броквиллу с жалобой на произвол его супруги, тот развел руками.

— Извини, Жанет. Этими вопросами у нас занимается Анна. А мне нужно зарабатывать.

Жанет махнула на все рукой и ушла в работу. Ивель уходил в газеты, она уходила в работу, и это давало возможность обоим отдохнуть от реальности, а Жанет еще и приносило небольшой доход. Но с некоторых пор Ивель стал критически относиться к ее занятию и все чаще говорил, что ей надо идти на настоящую работу. Что означает «настоящая» и сколько за нее должны платить, он не объяснил.

Она часто думала, что, появись в их жизни малыш, дела сразу пошли бы на лад, и Анна, которая видела, что с сыном происходит что-то не то, тоже так думала. Это был единственный пункт, по которому свекровь и невестка пришли к согласию.

Но тут разразился гром среди ясного неба: запротестовал Ивель. Он так боялся, что Жанет его обманет и все равно забеременеет, что, перепробовав все способы предохранения, решился на крайность: перестал заниматься сексом вообще.