Гак отзывается на хлопок ладонью огромный, но чуткий колокол. Для верности Илька шибанулся в перегородку ещё разок и вдруг почуял, что она шевельнулась, вроде как пожелала отодвинуться в сторону. Но не смогла одолеть неведомой тяжести и потому осталась на прежнем месте. Еб, видать, заклинило в скальной расщелине.
Косматому гаду в Ильке сразу же потребовалось порушить помеху. Он с тупой, остервенелой силою рвущейся к выживанию твари уперся растопыренными лапами в каменные стены лаза, резко ими выпружинил и паучьим своим хребтом ударил в перекрытие!
Илька ещё успел услыхать, как над ним что-то хрястнуло, затем опрокинулось, дало ему тупым краем по спине и... вновь водяной бешеный поток узлом скрутил все его паучьи лапы, поволок обратно — вглубь, вниз, в подземную западню...
На этот раз осознал себя Илька живым оттого, что послышалось ему далёкое петушиное пение. Сразу привиделась мать. Она шла мимо, не касаясь ногами земли. Вся чёрная и слепая! Встречный ветер пытался развеять её черноту, да не мог. Только зря рвал на ней платок и просторное платье...
Илька вдруг понял: теперь идти ей да идти такою чёрною до самой оконечности земной, а там и до смерти, а там и того дальше...
Сердце в парнишке захолонуло от жалости. Он потянулся к видению, крикнул:
— Мама!
И сразу же солнце опалило ему глаза. Во всё горло грянул на заплоте петух своё победное кукареку, заговорили радостные голоса:
— Во! Очухался! Гляньте-ка!
— Поди ж ты, живучий какой!
— Так то ж Резвун — чему тут удивляться? Им всем по крови от древней Онеги живучесть досталась...
И тут до Ильки дошло, что лежит он, ровно малец какой, на отцовых руках. Улыбчивый родитель так глядит в его глаза, будто бы ему всё как есть известно — ничегошеньки не надо Ильке ни спрашивать, ни рассказывать. Так всё хорошо, столько покою!
А некоторое время спустя не отходивший от постели ещё долго слабого сына Матвей Резвун среди ночи разбудил Ильку, поднял его на ноги, потихоньку от всех семейных вывел за недалёкую околицу, сказал:
— Гляди!
И вот. Над рекою Полуденкой, над тем самым местом, где покоилось Живое бучало, медленно засветилась чистая зарница. Она чуток подрагивала, разгораясь, словно бы ей спросонья немного было зябко подниматься в ночной прохладе.
Вот она, как бы нехотя, оторвалась от вершины Колотого утёса, неспешно сгустилась, вспыхнула и... вдруг пошла ввысь! Полоснула по небу яркой звездою и вскоре затерялась среди своих сестёр...
|