— Вот и село Ягодное, — сказал, волнуясь, Прохор.

— Как же мы заберемся на эту горку?

— Объезд для машин есть. Сейчас вправо надо взять.

— Есть взять вправо!

* * *

Бабка Груня не отпускала и не отпускала из объятий внука. Дед Игнат стоял возле, приплясывая. Он легко подталкивал жену в рыхлый бок и просил:

— Дай и мне облобызать родимого… Пусти, Аграфена… Пусти.

Наконец деду удалось завладеть Прохором. Он стиснул его, припал щекой к его плечу и заплакал.

А бабка Груня уже набросилась на Абраменко и ну его обнимать, целовать, как близкого, родного человека…

— Хватит ахать! — сказал дед бабке. — Собирай на стол.

— Сейчас я, Игнатушко-о-о, сейчас, — запела бабка. Она сбегала в горницу и надела новую шуршащую кофту. Разрумянилась. Помолодела.

Дед Игнат подмигнул Николаю и шепнул ему на ухо:

— Идем-ка прогуляемся в чуланчик. Невмоготу ждать. Радость со встречи распирает, — старик красноречивым и понятным жестом показал, зачем надо прогуляться в чуланчик.

* * *

Прохор стоял возле окна и смотрел на улицу. Он знал, что скоро все село узнает о его приезде и в их дом один за одним станут приходить односельчане…

Вон уже, кажется торопится Нырчиха-одночашница… А ему так хотелось поскорее увидеть Таню. Она уже теперь пришла из школы. Он видел ее месяц назад, когда она приезжала навестить его в госпитале.

Бабка Груня угадала мысли внука. Подошла к нему и тихо, ласково сказала:

— Проша, а ты до обеда сбегай к ягодинке Марьюшке. С Таней повидайся. Она тут без тебя часто к нам наведывалась. Девонька-то какая желанная, умная. Зови в гости и Танюшку, и Наталью Александровну, и… Марьюшку.

Прохор даже охнул от удивления. А бабка Груня кокетливо толкнула его плечом, засмеялась и поплыла накрывать стол в горнице.

— Ты куда, Прохор? — в сенях спросил его дед, пряча за спину бутылку.

— Сейчас я!

Он решил бежать огородами, чтобы никого не встретить. И побежал, да вдруг остановился на круче над Видалицей. Сине-алые зазывные дали остановили Берестягу.

…Внизу под кручей куда-то торопилась Видалица. Она еще не вошла в берега… А за речкой, сколько глаз хватало, все леса, леса виделись. Хвойные, частые. За лесами — дали. Сейчас они были подернуты весенней сине-алой дымкой. И лес там, возле дымки, становился легким, зыбким, невесомым.

А там, за дымкой сине-алой, города большие, моря, реки широкие, там, за этими далями, где-то очень-очень далеко, шла война…