Я невольно взглянул на генерал-лейтенанта Берзарина. Николай Эрастович как-то помрачнел, опустил голову. Я же почувствовал какую-то невидимую связь между недавним нашим разговором перед фотографированием и этим вопросом маршала.

— Товарищ маршал, если это возможно, то прошу разъяснить, чем вызвана такая постановка вопроса о Николае Эрастовиче? — спросил я в свою очередь.

Командующий фронта немного помолчал, а потом сказал:

— Что ж, поговорим начистоту. В Москве при утверждении плана предстоящей наступательной операции будет разговор и о соответствии некоторых командующих армиями занимаемым должностям. У высшего начальства почему-то возникли сомнения о генерале Берзарине. Поэтому я решил предварительно посоветоваться с вами.

Из практики своей прежней работы в Генеральном штабе я знал, что в Ставке всегда уделяли особое внимание подбору командующих для проведения очень важных наступательных операций. Что греха таить, бывали случаи, когда у отдельных командармов, умело водивших длительными оборонительными боями, вырабатывалась «оборонческая психология», и они потом, в быстро меняющейся обстановке наступления, терялись, действовали порой нерешительно. Но генерал Берзарин был отнюдь не таким. Я убедился, что он является мастером маневра, с инициативой командует войсками в наступлении и добивается успешного выполнения поставленных задач.

— Генерал Берзарин командует армиями с первых дней войны, — ответил я маршалу, — и, как мне известно, проявил себя весьма положительно. Сейчас он деятельно готовит армию к прорыву вражеской обороны и наступлению. В войсках его авторитет очень высок. На мой взгляд, Берзарин как командующий ударной армией вполне на месте. Это, безусловно, опытный и способный военачальник, преданный коммунист. Я, как член Военного совета, твёрдо убеждён, что нет никаких оснований сомневаться в отношении Николая Эрастовича…

Георгий Константинович внимательно посмотрел на Н. Э. Берзарина и твёрдо заявил:

— Я с вами полностью согласен. Так и буду докладывать Сталину.

На обратном пути, помрачневший и, казалось, осунувшийся Николай Эрастович молчал, но уже на следующее утро со свойственной ему энергией взялся за дело.

Вскоре Г. К. Жуков уехал в Москву для доклада Ставке плана предстоящей операции. Вернувшись на фронт, он через некоторое время позвонил мне.

— Фёдор Ефимович, — сказал он весело, — поздравь Берзарина. Государственный Комитет Обороны оставил его командармом. Желаю вам дружеской совместной работы, а армии — ратных успехов.

Неоднократно я убеждался в том, какую гигантскую силу таит в себе доверие к человеку, как оно его одушевляет. Так и Берзарина окрылило — это по всему чувствовалось — оказанное доверие. Теперь он уже не только уверенно, но и вдохновенно руководил подготовкой войск к проведению этой особо важной и напряжённой операции…»

В Висло-Одерской операции многое решили первые часы — артиллерийское наступление. Огненный вал. На участках прорыва плотность артиллерии составляла 250–300 стволов на километр. Как отмечают историки, «эффект от удара превзошёл все ожидания». Немцы совершили роковую ошибку — они подвели свои резервы близко к первой линии и оказались в зоне поражения губительного огня артиллерии. Немецкий военный историк генерал-майор Ф. В. фон Меллентин писал: «Русское наступление за Вислой развивалось с невиданной силой и стремительностью. Невозможно описать всего, что произошло между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года. Европа не знала ничего подобного со времени гибели Римской империи».

На пятый день атаки войска маршала Жукова освободили Варшаву, окружили крупную группировку (до 60 тысяч солдат и офицеров) в городе-крепости Познань.