— Да, — сказал я.

Доулиш говорил не со мной, он просто думал вслух. Мне очень хотелось узнать, что же привело Хэллама к краху, но я решил не мешать Доулишу подойти к этому своим собственным путем. Доулиш сказал:

— В этом гомосексуальном деле плохо то, что мы ведь таким же образом могли бы сказать, будто все женщины неблагонадежны, поскольку могут вступать в незаконные отношения с мужчинами. И наоборот.

— Для тех, кто любит это наоборот, — вставил я.

Доулиш кивнул.

— Единственный выход — снять социальное напряжение с гомосексуалистов. Эти проклятые поиски неблагонадежных лишь увеличивают это напряжение. Если кто-то обнаруживает этот порок раньше нас, он может шантажировать сотрудника потерей работы; а если они не хотят лишиться работы, они должны добровольно внести в свои досье — «гомосексуалист». Если в этом случае кто-то оказывает на них давление, они могут обратиться к специалистам по безопасности, и тогда появляется возможность справиться с их проблемами. В нашей проклятой системе мы прекрасно наживаем себе врагов.

Я кивнул.

— Ничего мне не надо сообщать, — сказал Доулиш, и я понял, что все это время какая-то часть его мозга не переставала думать о Хэлламе. — Действуйте так, будто вы ничего не знаете.

— Мне это совсем не сложно, — сказал я.

— Хорошо, — сказал Доулиш. Пососав трубку, он продолжил: — Бедняга Хэллам, надо же так погибнуть. — Повторив эту фразу два или три раза, он спросил: — Вы счастливы? Это ведь самое главное.

— Еще бы, — ответил я. — У меня не жизнь, а сплошные танцы, смех и пение. Потом цветное широкоформатное убийство. Как тут не быть счастливым?

— Безнадежные заболевания требуют соответствующих лекарств, — сказал Доулиш.

— Кто это сказал?

— Гай Фокиз, если не ошибаюсь, — ответил Доулиш. Он очень любил цитировать.

Я сказал:

— Почему бы нам не сбежать в Цюрих и не потребовать четверть миллиона фунтов? У нас есть доказательства, что деньги принадлежат нам. — Я постучал по конверту с документами Брума.

— Ради нашего отдела? — спросил Доулиш, возвращаясь к столу.

— Ради нас.

— Тогда придется жить среди всех этих швейцарцев, — сказал Доулиш. — Они мне ни за что не разрешат выращивать сорняки. — Он выдвинул ящик, бросил в него документы, запер его и вернулся к камину.

— Может, поднатужимся и поймаем негодяя Мора? — предложил я.

— Вы зеленый мальчишка, — сказал Доулиш. — Если мы сообщим Бонну, что он военный преступник, то они либо вообще не станут требовать его выдачи, либо предоставят хорошую работу в одном из правительственных учреждений. Вы сами знаете, как это бывает.

— Вы правы, — сказал я, и мы молча уставились в огонь. Время от времени Доулиш удивленно восклицал, до чего же это поразительно, что Валкана вообще никогда не существовало, и доливал мне бренди.

— Я дам знать Стоку о Море, — сказал я.

— Хорошо, — сказал Доулиш, — и мы посмотрим, что из этого получится.

— Посмотрим, — согласился я.

— Так, значит, Валкана вообще не существовало?

— Отчего же? Валкан существовал, — ответил я.