Последнюю звали Оксаной, и она почему-то требовала особенного к себе отношения, ничем не заслуживая его. В квартире уже фактически ничего не осталось из мебели.

— Пришла? — выползла в коридор Оксана, встречая падчерицу.

Выглядела она как всегда. Босые, высохшие, худые ноги, криво застегнутый, вылинявший халатик, спутанные, давно не крашенные и не стриженные волосы и лицо человека, страдающего от похмелья.

— Принесла чего-нибудь? — спросила она Зинаиду.

— Хлеб, яйца… — пожала плечами девочка, которой тогда было четырнадцать лет.

— И все?! — Оксана икнула.

— Денег же нет! — напомнила Зина, которой с двенадцати лет приходилось трудиться на разной подручной работе за сущие копейки.

— Я каждый день это слышу! Связалась с твоим отцом! Голодные сидим! Ну же, детка… ты же не забыла про тетю Оксану? — начала хныкать мачеха.

Зина закатила глаза, потому что эта сцена повторялась изо дня в день. Широкими шагами она прошла на кухню и выставила на стол бутылку пива «Жигулевское». Оксана уже мчалась за ней, как гончая по следу.

— Вот молодец! Вот умница! Моя девочка! Я знала, что ты не забыла о бедной Оксане, твоей мамочке! — захихикала мачеха, открывая крышку бутылки. Светло-желтая жидкость влилась в ее горло. Оксана пила с такой жадностью, словно страждущий в пустыне, потом поставила бутылку на стол и поморщилась.

— Не понимаю… почему они стали халтурить? В пиве совсем нет алкоголя, я пью его как воду!

Зина с тоской посмотрела на бутылку, каждый раз ее подмывало вместо пива купить что-нибудь из еды, но вынести слезы и истерики мачехи было очень трудно.

— А ты не знаешь, что такое алкогольная зависимость? — спросила Зина, ставя на грязную плиту сковородку и начиная разбивать туда яйца, что было основной едой в их семье, — яичница с черным хлебом и отварная картошка. Яйца в те далекие социалистические времена стоили копейки.

— А я и забыла, что ты у нас самая умная и все знаешь! Вот вырастешь большая, тогда и будешь командовать! Здоровая лошадь, а отец твой — больной человек, ты должна помогать ему!

— Я делаю все, что могу, — ответила девочка.

— Мало делаешь! — нахмурилась Оксана и вцепилась Зине в руку холодными, липкими ладонями. — Деточка моя, ты же не забудешь про свою «вторую маму»? Ты же принесешь мне вечером бутылку, только не пива, а водочки? Зиночка, детка, уважь маму!! Отец-то ведь твой не донесет, сам все выпьет!

Зина поморщилась, сколько раз она просила Оксану не называться мамой, но все было бесполезно, алкоголичка теряла память на глазах, и говорить ей что-либо становилось самым неблагодарным делом. Поев на скорую руку, Зина стала собираться. Никого не заботило, что подметки на ее сапогах отошли, что пальто уже мало в плечах. Вытертая ткань, искусственный мех, напоминавший свалявшуюся стекловату, и торчащие оттуда худые и длинные руки и ноги. Зина давно бы стала посмешищем для одноклассников, если бы не ее кулаки: обидчиков она наказать могла. Всю жизнь проходив в дырявой обуви с мокрыми ногами, Зина закалила свой организм. Она ни разу никому не пожаловалась на свое положение дома, мотивируя это тем, что тогда сразу же придут соответствующие службы и отправят ее в интернат.

— Я выживу где хочешь, — делилась она со своей подругой Лерой, — ты меня знаешь! А вот они без меня пропадут!

Они — это ее подопечные отец и Оксана — лучшая из мачех, которая хотя бы не распускала руки.

Лере было безумно жалко подругу, которая жила совсем в другом, не понятном для Леры, мире, где напрочь отсутствовали детство и любовь, а также родительская забота, но она не знала, чем ей помочь.