Что же тогда делает Евангелие? Евангелие, мудрый воспитатель, не вступает с человеком в борьбу мыслей и слов с тем, чтобы доказать ему, что это действительно так; Евангелие прекрасно знает, что невозможно, чтобы человек сначала понял, что все так и есть, как оно говорит, а потом уже принимал бы решение быть всецело послушным, – но, наоборот, только при всецелом послушании человек приходит к пониманию того, что все так и есть, как говорит Евангелие. Поэтому Евангелие употребляет власть и говорит: ты должен. Но в то же мгновение оно смягчается, так что оно способно тронуть и самого черствого человека; оно словно берет тебя за руку – так, как любящий отец берет за руку своего ребенка, – и говорит: «Давай пойдем к лилии и птице». И уже у лилии и птицы продолжает: «Понаблюдай за лилией и птицей, самозабвенно отдайся этому; разве не трогает тебя то, что ты видишь?» Когда же торжественное безмолвие, царящее у лилии и птицы, глубоко тронет тебя, Евангелие продолжает свое разъяснение и говорит: «Но почему это безмолвие столь торжественно? Потому что оно выражает всецелое послушание, когда все занято только служением единому Господу, обращено только к Единому в готовности служить, единое в совершенном единении, в едином великом богослужении – так будь же охвачен этой великой мыслью, ведь все это только одна единая мысль, и научись у лилии и птицы». Но не забудь, ты должен учиться у лилии и птицы, ты должен стать совершенно послушен, как лилия и птица. Подумай, ведь именно этот человеческий грех – нежелание служить одному только Господу или желание служить какому-то другому господину, или желание служить двум и даже большему количеству господ – нарушил всю красоту мира, и если прежде все было хорошо весьма, грех человека внес разлад в единый прежде мир; подумай – ведь всякий грех есть непослушание и всякое непослушание – грех.

III

Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы – не заботясь о завтрашнем дне.

Посмотрите на траву полевую – которая сегодня есть.

Сделай это и научись:

радости.

Давайте же рассмотрим лилию и птицу, этих радостных учителей. «Радостных учителей», – но ты ведь знаешь, что радость способна передаваться, так что никто не научит радости лучше, чем тот, кто сам радостен. Учителю радости не нужно делать ничего, кроме того, чтобы самому радоваться или быть радостью; сколь бы усердно ни старался он передать радость – если сам он не радостен, его урок неполноценен. Итак, нет ничего легче, чем учить радости – ах, для этого нужно лишь всегда на самом деле радоваться. Но это «ах», ах, оно свидетельствует о том, что это все же не так уж легко – то есть не так уж легко всегда радоваться; ведь если ты всегда радуешься, легко и учить радости: что может быть очевиднее этого.

Но там, у лилии и птицы, или там, где лилия и птица учат радости, всегда – радость. И никогда лилия и птица не приходят в затруднение, как это порой случается с учителем-человеком, у которого то, что он преподает, написано на бумаге или стоит на полке в библиотеке, короче, находится где-то в другом месте и не всегда у него с собой; нет, там, где лилия и птица учат радости, там всегда есть радость – ведь она в самих лилии и птице. Какая радость, когда светает и птица просыпается ранним утром для радости дня; какая радость, хотя и другого тона, когда вечереет и птица радостно торопится в свое гнездо; и какая радость – долгий летний день. Какая радость, когда птица – которая не просто, как радостный работник, поет за своей работой, но чья работа и есть собственно: петь – радостно начинает свою песню; какая новая радость, когда начинают петь и ее соседи, и когда спевается этот образовавшийся хор – какая радость; и когда, наконец, этот хор морем звуков наполняет лес и дол и ему вторят эхом небо и земля – морем звуков, в котором тот, с кого начиналось это пение, теперь резвится вне себя от радости: какая радость, какая радость! И так всю птичью жизнь напролет; повсюду и всегда есть что-то и достаточно того, чему можно радоваться; птица не теряет ни единого мгновения, но она сочла бы потерянным всякое мгновение, когда она не радовалась бы.