Напомним кстати, что учреждение, расположенное в здании Главного штаба, было местом первой службы Пушкина — в 1817 году, по выходе из лицея, он был определен в Коллегию иностранных дел (туда подбирали молодых людей с. наилучшим образованием; среди сослуживцев Пушкина был, например, А. Грибоедов), где и числился до 1824 года — во все время южной своей ссылки, имевшей форму перевода по службе.

В июле 1831 года Пушкин обратился с официальной запиской к А. Бенкендорфу, выразив желание вновь вернуться на государственную службу. Одной из основных причин было желание получить доступ к архивам.

Пушкин вплотную подошел тогда к мысли о занятиях историей. Он пишет Бенкендорфу (а следовательно, царю): «Более соответствовало бы моим занятиям и склонностям дозволение заняться историческими разысканиями в наших государственных архивах и библиотеках.

Не смею и не желаю взять на себя звание Историографа после незабвенного Карамзина; но могу со временем исполнить давнишнее мое желание написать Историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III». На официальном этом письме Бенкендорф наложил резолюцию: «…государь велел принять его в Иностранную коллегию с позволением рыться в старых архивах для написания Истории Петра Первого». В эти же дни Пушкин воодушевленно пишет П. Нащокину, одному из своих самых коротких друзей, почти теми же словами: «Нынче осенью займусь литературой, а зимой зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне царем». Слова эти витают с тех пор в переписке Пушкина и его родных. Сестра поэта сообщает мужу 6 декабря 1835 года, что Пушкин собирается в Москву: «Он уверяет, что должен туда поехать, чтобы рыться в архивах». В незаконченной поэме «Езерский» — эти же слова, как видим, основательно «обеспеченные» биографией поэта.

Погрузившись зимою 1832 года в архивные занятия, А. Пушкин уже не оставляет их до конца своей жизни, обнаружив черты проницательного источниковеда.

Переселившись весною 1833 года на дачу на Черную речку, он ежедневно отправлялся в архивы пешком и пешком же возвращался к вечеру. А через несколько лет в Москве Пушкин ходил в Московский Главный архив Министерства иностранных дел — тот самый, где служили знаменитые «архивны юноши», разглядывавшие «чопорно» Татьяну на балу в седьмой главе «Евгения Онегина». В среде этой были в 20-е годы прошлого века литераторы В. Одоевский и Д. Веневитинов, братья Киреевские (а задолго до того — рано умерший поэт Андрей Тургенев, брат декабриста Николая Тургенева и известного деятеля культуры пушкинского времени Александра Тургенева того самого, кому единственному было позволено впоследствии сопровождать до могилы тело Пушкина).

Устроенный еще при Петре I, архив этот принял дела бывшего Посольского приказа. Сначала он размещался в кремлевских палатах, а в пушкинское время — в купленном для него доме князя Голицына, у Покровских ворот. Сюда-то и стремился Пушкин, отправляясь 28 апреля 1836 года в Москву — в последний раз в своей жизни; о нем писал жене в каждом из писем:

«Вот уже три дня я в Москве, и все еще ничего не сделал: Архива не видал, с книгопродавцами не сторговался…» Попасть в архив было непросто. Управлял им А. Малиновский, историк и археограф, получивший репутацию человека, «который думает, что архив… тогда только важен, пока неизвестен…».

«Жизнь моя пребеспутная, — писал Пушкин жене 11 мая. — Дома не сижу — в Архиве не роюсь. Сегодня еду во второй раз к Малиновскому»; на этот раз визит был, видимо, удачен, и через три дня Пушкин пишет:

«В Архивах я был и принужден буду опять в них зарыться месяцев на 6…».