На большой поляне, прилегающей к водоему, веселилась молодежь: гоняли мячи, стучали ракетками по воланам, сидели по-турецки стайками и шипели пивом… Ближе к воде отдыхали по-другому: возлегали на цветастых подстилках и поедали запасенную снедь.

Пьер отыскал свободное местечко меж большим семейством и одиноко сидевшей девушкой; устроил на траву зад; поднял морду, вдохнул свежий воздух… И опять собачью душу рвали сомнения: щемящая тоска по родным людям подстегивала, гнала обратно домой; обида за унижение и непонимание его природы давили на сердце, удерживали.

— Эй, тебя как звать? — вдруг послышался тихий голос.

Пес вяло посмотрел вправо. Девушка приветливо улыбалась и протягивала кусочек сдобы.

«Какая вам, барышня, разница?» — хотел он было отвернуться, однако, приличия ради, подошел и осторожно взял из рук лакомство. Проглотив, сел рядом и опять задумчиво уставился на воду…

— Давай, я буду называть тебя Цезарем? — не унималась юная особа.

«Смотря каким… Веспассианом можно. А Калигулой не стоит».

— А я Ира, — представилась та. И спохватилась: — Хочешь еще булку? Ты же, наверно, голодный?..

Он мотнул головой, прилег на траву. И с четверть часа они молча взирали, как сумерки обволакивали озерцо, как исчезал во мраке дальний лесистый берег…

Новая знакомая погладила его холку, а пес, прикрыв глаза, представил, будто лежит дома у дивана и в шерсть запускает ладонь Костя или Катерина…

— Мне пора, Цезарь, — прервал блаженство женский голос.

Он поднялся, сел, протянул на прощание правую «ладонь»…

— Боже, какая прелесть!.. — подивилась она, пожимая лапу. На миг задумавшись, предложила: — Раз ты ничейный и такой воспитанный, не хочешь ли взять меня в хозяйки?

«Ничейный. Дожил… Как в той сказке про слепую лошадь, — горько усмехнулся Пьер. — Что ж… человек ты добрый; помолчать умеешь — не балаболка. К тому же и у тебя на сердце завелась печаль. Стало быть, родня мы по несчастью».

И, ткнувшись мокрым носом в руку, осторожно перехватил зубами ручки хозяйственной сумки. Доверив ему ношу, Ирина зашагала рядом, изумленно качая головой:

— Ну, ты даешь, Цезарь! Может, и под руку меня возьмешь?

«Делов-то!.. — мысленно проворчал кавалер. — Взял бы, да боюсь, в цирк за такие номера сошлют. А мне уж по вашим меркам под восемьдесят — двадцать лет как на пенсии положено в потолок плевать. И вообще… попалась бы ты мне в прошлой жизни! Я бы не только под руку тебя ВЗЯЛ. Чертова «таврия»!..»

— Да, он начал удивлять еще щенком… — потерянно пробормотал Сергей. — А помнишь, как он спас двухлетнего Костю?

Час назад глава семьи вернулся после неудачных поисков. Испытывая вину перед Пьером, перед семьей, он исколесил весь район; заглядывал во дворы, на пустыри, на стройки… И даже не поленился доехать до реки, хотя понимал: возрастному питомцу не под силу одолеть такого расстояния.

Не включая свет, они сидели с Катей на кухне; на столе стояла бутылка водки, на блюдце темнел порезанный соленый огурец. Костик из комнаты не выходил — лежал на своем диванчике, уткнувшись в подушку.

— Конечно, помню… — плеснула Катя в свой стакан. Залпом, не закусывая, выпила. — Первый раз мое сердце чуть не остановилось, когда услышала истошный вопль сына. Вбежала в зал — Костя рвется к стене и колотит какой-то пластмассовой штукой Пьера по голове. А тот вцепился зубами в его штанишки, терпит эти удары и не пускает.