— Вставай, женщина, вставай, — сказал подбежавший сержант Осман. — Давай, пошла!

— О, господи, господи! — причитала Поликсена.

Она повалилась ничком на каменистую землю; и самой-то не защититься, а еще нужно защищать старика. Расквашен нос, ободрана щека, кровоточит ссадина под порванными на коленке шальварами.

— Ну же, подымайся! — снова приказал Осман, а дед Сократ, лежа на боку, повторял, как попка:

— У меня сто двадцать правнуков.

Поликсена не шевелилась. Она поняла, что никогда не дотащит старика, горе и безнадежность затопили ее окончательно. Осман потыкал ее ботинком и подумал, не придется ли стегануть эту тетку.

— И все они говно! — победно произнес Сократ.

— Боже мой, боже! — простонала Поликсена.

— Кто-нибудь сможет понести старика? — спросил сержант Осман сгрудившихся вокруг людей. Невозможно. Все нагружены под завязку. Никто не ответил, но всех кольнул стыд.

И тут вмешался Али-снегонос. После ухода христиан он собирался отправиться за льдом и, дожидаясь, пока они пройдут, стоял у городских ворот. В душе у него все переворачивалось, ибо только теперь он в полной мере начал постигать суть происходящего, что внезапно и подвигло его на поступок. Он подошел и вложил Поликсене в руку веревку, привязанную к уздечке его ослицы. Ощутив шершавость повода, Поликсена сквозь слезы взглянула и увидела склонившегося к ней Али.

Сначала она растерялась. За все время они с ледовщиком и двух слов не сказали. Долгие годы Али с женой, детьми и ослицей жил на площади в дупле огромного дерева. Один из беднейших и самых неприметных на свете людей, он превратился в изможденного старика с желтыми пеньками сломанных зубов и морщинистым лицом, дочерна пропеченным в бесконечных скитаниях по горам. Одевался чуть ли не в лохмотья и чаще всего ходил босиком.

Али махнул рукой на ослицу и тихо сказал:

— Во имя Аллаха.

Поликсена не сразу поняла, что он имеет в виду.

— Господа ради, — повторил ледовщик и снова ткнул в животное.

— Ты отдаешь мне свою ослицу? — не веря, спросила Поликсена.

— Не отдаю, Поликсена-эфендим, одалживаю. Как доберетесь до Телмессоса, иншалла, ты ее отпусти, и она сама найдет дорогу домой, иншалла. Она хорошая ослица, и раньше терялась, но всегда добиралась обратно.

— Вставай, женщина, — сказал сержант Осман. — Другого такого предложения не будет. Я вот рад, что сподобился это увидеть.

Поликсена не поднялась. На коленях рыдая от благодарности, она схватила руку Али, бессчетно поцеловала и прижала ко лбу. Наконец подняла взгляд и сказала:

— Снегонос, за одно это доброе дело ты навеки пребудешь в раю.

Прежде Али-снегоносу руку не целовал никто, кроме детей и внуков, и неожиданное почтение его смутило. Он растрогался, у него задрожали губы. Показалось, что жизнь прожита не зря, коли наступил такой момент.

— Да у меня, кроме Рустэм-бея, и покупателей-то не осталось, — негромко сказал Али, будто оправдываясь за свою жертву.

Харитос бросил тюк и кинулся поднимать жену, к которой вернулась надежда, а с ней и силы. Потом они с Али взгромоздили на ослицу Сократа и переложили часть поклажи. В мешок для льда Поликсена сунула кости Мариоры.

Она еще раз поцеловала руку Али, затем приложился Харитос, и оба сказали:

— Благословен будь.

— Мир и вам, — ответил Али.

— У меня шестьдесят внуков! — вставил с ослицы ошалевший дед.

Эта сцена произвела на всех сильное впечатление и напомнила об истинном смысле происходящего, всколыхнув в провожающих бурю эмоций.