– Ради Бога, сэр… – смиренно промолвила Китти.

Брогден протопал к туалетному столику. Он схватил подсвечник и поднял его высоко над головой. Сначала он оглядел картины – все они, подобно Марсу с Венерой, были написаны в манере Рубенса, – затем, встав совсем рядом с Китти, которая была на несколько дюймов выше его ростом, пристально взглянул на нее.

– Скажите мне, девушка, называющая себя Китти Уилкис, – проговорил Брогден, – верно ли, что вы явились сюда лишь как очевидица и ни в каком другом качестве?

– О, совершенно верно!

– М-да, однажды меня уже провели; во второй раз это не удастся. Не надейтесь ввести меня в заблуждение вашей якобы скромностью и послушанием.

– О, ни в коем случае! А скажите, сэр, это трудно – убежать из Ньюгейта?

Вопрос был задан совершенно некстати.

– Скажите, барышня, известны ли вам правила содержания заключенных в Ньюгейтской тюрьме?

– О нет, я ничего об этом не знаю!

– Ну так вот: любой человек, который не содержится в камере или не носит кандалов, может выйти из тюрьмы, когда ему заблагорассудится, и никто не окликнет его и просто не заметит его среди посетителей. Преступники же, которые приговорены к повешению или должны быть отправлены за море, заковываются в кандалы и содержатся в камере под надежной охраной. Люди, сидящие за незначительные преступления, никогда и не пытаются бежать. Те, у кого нет денег, сидят в кандалах. Те, у кого деньги есть, могут купить себе свободу: им бежать незачем. То есть всем, кроме этой ненормальной девицы. Я думаю, она переоделась и, прижимая платочек к глазам, как будто плачет, сбежала. Нет нигде в мире большей глупости!

– Полегче, – сказал Джеффри, трогая его за локоть. – Полегче, пожалуйста.

Брогден смутился. Когда этот взрыв ярости миновал, он снова стал самим собой: старый, несколько растерянный человек, руководствующийся, казалось бы, лишь чувством долга, но в глубине души – добрый и заботливый. Пламя свечи в его высоко поднятой руке начало подрагивать. Джеффри взял у него подсвечник и поставил обратно на туалетный столик. На секунду клерк прикрыл глаза рукой.

– Вы правы, – признал он. – Я редко поддаюсь эмоциям. Нужно держать себя в руках. В то же время…

– Брогден, так нельзя. Сядьте. Давайте я прикажу подать вам глинтвейн или, лучше, коньяк.

– Не могу успокоиться. Да и не должен. Вы даже не представляете себе всех последствий этого побега.

– Ужасно неприятно, хотя, и не безнадежно. Какая глупость! Боже праведный, ну что за глупость!

– Да, говоря по совести, она повела себя чрезвычайно глупо.

– Я не о Пег. Я о себе. Мне следовало это предвидеть.

– Где сейчас мисс Ролстон? Куда она могла пойти?

– Не знаю.

Расхаживая взад и вперед перед камином, Джеффри искоса наблюдал за Китти Уилкис. Проявив столь живой интерес к ньюгейтским нравам, она опять впала в свою обычную застенчивость.

– Мистер Уинн! Мистер Уинн! Строго между нами. Ну куда она могла отправиться?

– Я же сказал вам: не знаю. Я этот побег не устраивал.

– Было бы лучше, если бы вы ее отыскали. Мне нравится эта юная леди. Она бывает несносной – совсем как мои дочери. Но сейчас она чувствует себя оскорбленной.. И она так вас любит. Будем надеяться, что судья Филдинг проявит к ней снисходительность. А вы по-прежнему не желаете видеть опасности.

– Какой опасности?

– Говорят, сэр Мортимер Ролстон серьезно болен.

– Да, он болен.