В мае состоялся суд.

Вместе с Сазыкиным и Орловым по делу проходил еще один человек Сергей Боренков, которого Кадыр просил сбыть товар. Товар Боренков не сбыл, но о том, что «потомок Тамерлана» держит у себя вещи Шубиных, куда следует не сообщил.

Заседание шло несколько дней.

Виталий Сазыкин приговорен к смертной казни с конфискацией имущества, Олег Орлов — к тринадцати годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима с конфискацией имущества, Сергей Боренков к трем годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима.

Вот так закончилось это громкое и страшное дело. От наказания, как видите, не ушел никто. Было, замечу, в день вынесения приговора Сазыкину двадцать один год, Орлову — двадцать три года, Боренкову — двадцать лет. К их поколению принадлежал и «потомок Тамерлана», не захотевший жить.

Собственно, почему только один Кадыр Липатов не захотел жить — они все не захотели жить. И «быков», ковыряющих в зубах хрустящими стодолларовыми бумажками, из них не получилось.

Ксюша в одеяльце

Сердце останавливается, когда видишь на улице чумазого сопливого бомжонка лет восьми-девяти, одной рукой придерживающего штаны, постоянно сползающие с крестца, а другой… Другую руку он тянет ладошкой вверх к прохожим, просит у них подаяние.

Что день грядущий готовит этому человечку? Доживет ли он до того возраста, когда будет способен зарабатывать деньги — иным, естественно, образом, — и вообще, сколько ему суждено бедовать на этом свете?

Больше всего таких маленьких бомжат в Москве, в Питере да в теплых южных городах, поскольку Москва и Питер — огромные мегаполисы, способные упрятать в своем чреве кого угодно, а меньше всего — на Севере, в частности в чистом, ухоженном Петрозаводске.

Александре Викторовне Ананько лет пока еще немного — двадцать девять, окончила она коммунально-строительный техникум, приобрела неплохую специальность, вышла замуж… Семья была счастливой, пошли дети — вначале один сын, потом другой. Сыновья радовали отца и мать, хотя одно все-таки огорчало — не было крыши над головой. Но это дело, как известно, поправимое… Через год после рождения второго сына супруги Ананько получили благоустроенную двухкомнатную квартиру в городе Петрозаводске на Гвардейской улице.

А потом Саша Ананько начала прикладываться к рюмке. И чем дальше — тем больше.

Женский алкоголизм — штука страшная, говорят, неизлечимая: сколько врачей ни брались — не получилось. В результате муж ушел, никаких «кухонных ограничителей» у Саши не стало, и она вскоре запила так, что иногда вырубалась на несколько дней.

Потом, кое-как приходя в себя, просыпалась в середине дня, патлатая, страшная, с опухшим лицом, с глазами, утонувшими в черной синеве, иногда с садинами и синяками, подползала к зеркалу и глядела в него с долгим осуждением, одновременно узнавая и не узнавая эту женщину, что смотрела на нее из глубины зеркала.

— Это кто же в моем доме поселился, а? Незнакомая баба какая-то, — и обессиленно отползала в сторону.

Когда вспоминала, что у нее есть дети, два сына, которые невесть чем питаются, невесть что делают, в ее душе горячим костром разгоралось раскаяние, но дров для этого костра хватало ненадолго. До первого «клиента», возникшего на пороге с совершенно определенной целью, до первой стопки водки, до первого, дурно пахнущего старой немытой бочкой огурца, которым она любила закусывать крепкие напитки.

Старые, соленые, с отслаивающейся кожей огурцы были в ее доме самой ходовой закуской, любая другая, хотя иногда и возникала на газете, серьезной не считалась. Вот огурцы — это да, это кайф!

Так Саша Ананько и жила — от стопки к стопке, от огурца к огурцу, ото дня ко дню, от ребенка к ребенку.