Джесси подошла к шифоньерке и взглянула на себя в зеркало. Она увидела не нежное знакомое лицо, а жесткое, решительное; вся красота и мягкость исчезли. Под левым уголком рта уже появилось пятно. Ее лицо стало маской, свойственной солдату, а ее грубое повседневное черное платье могло сойти за униформу.

Решительным жестом она поправила свои волосы, отвела ногой полу юбки назад и вышла из комнаты для встречи с генералом Фремонтом.

_/6/_

У Джона было мало времени заниматься чем-либо, кроме военной стратегии и политики; ей приходилось самой доделывать то, что по какой-то причине не было сделано в штаб-квартире. Горас Грили ее похвалил однажды, сказав, что она — жена-исполнитель. В сложившейся обстановке штаб-квартира оказалась сродни обычному дому, а планы военного снабжения и различные мелкие детали были близки к тем, какие необходимо учитывать, чтобы домашнее и семейное хозяйство велось успешно.

Она руководствовалась единственным желанием помочь мужу и гордилась тем, как он вселял в войска боевой дух и готовил солдат к сражениям, восхищалась его выдержкой и терпением, когда Вашингтон наложил руку на закупленное им в Европе оружие и отказался передать хотя бы часть его Западному командованию, когда генерал Мейгс отменил его заказ на приобретение лошадей в Канаде, не сочтя нужным даже сообщить о своем решении. Своим придирчивым глазом она видела, что он не теряет присутствия духа в окружающем его хаосе.

Дни тревоги и разочарований сменяли друг друга, именно на Западный департамент выпали наихудшие беды. Партизаны-южане опустошали Миссури, сжигая фермы и дома, стараясь вытеснить из штата сторонников Союза. Они действовали небольшими бандами, наносившими удары столь неожиданно и причинявшими ущерб по ночам столь стремительно, что последствия их вылазок были равноценны действиям армии. Джон посылал вооруженные отряды против партизан, но их невозможно было найти, не говоря уже о том, чтобы пресечь их диверсии. Но он понял одно: банды состояли из плантаторов, которые могли покинуть свои дома, потому что на месте оставались рабы-негры, выполнявшие работу на плантациях. Обдумывая эту проблему в жаркие дни августа, он поделился своими соображениями с Джесси:

— Имеется единственная возможность разгромить партизан, но она требует решительного шага…

— Какого?

— Я могу освободить рабов на территории, находящейся под моим контролем.

— Освобождение! Но, Джон, есть ли у тебя такие полномочия? Есть ли у тебя право?

— Ты задаешь двойной вопрос, Джесси. Как военный командующий я обладаю властью; что же касается морального права, то этот вопрос каждый должен решить сам за себя. Если я издам прокламацию об освобождении рабов, чьи хозяева воюют против нас, то она достигнет двух важных целей: вынудит партизан — владельцев плантаций возвратиться домой, чтобы спасти свою собственность и не потерять рабов. Если же они продолжат борьбу, то тогда тысячи негров перейдут на сторону сил Союза.

— Это изменит характер войны! — воскликнула Джесси. — До сих пор мы сражались за то, чтобы не допустить откола Юга от Союза; слишком много людей на Севере думают, что мы должны отпустить южан, что они — единственный источник осложнений. Но прокламация превратит войну в поход за свободу.

Он устало прикрыл глаза руками.

— Я не знаю, — пробормотал он. — Когда я думаю об освобождении с военной точки зрения, то все выглядит ясно и логично, когда же начинаю думать о политических последствиях… я не политик, Джесси; все, что хочу сделать, — это разбить в Западном округе сторонников раскола. Чем ближе я подхожу к целям войны, тем меньше понимаю, за что борется Север. Наказать Юг за обстрел форта Самтер? Загнать южан обратно в Союз? Или же отменить рабство, чтобы нация могла думать о чем-то ином?

— Каждая группа в стране имеет свои особые причины в зависимости от того, где живут люди и во что они веруют.