Моим излюбленным занятием было подбирать с земли на рынке фрукты, упавшие с телег и прилавков. Обычно хозяева выбрасывали плоды с побитым бочком, запачканные, которые никто не купит, но я был непривередлив. То, на чем есть два-три темных пятнышка, всегда казалось мне интереснее. Иногда я находил потерянные монеты, а однажды даже нашел жемчужный браслет — вырученные за него деньги на целый месяц обеспечили меня хлебом и солониной. Я не мог часто бывать на рынке, потому что городские стражники так и следили за оборванцами вроде меня, а поймав, в лучшем случае избивали. Но хоть раз в неделю я спозаранку отправлялся на один из множества рынков, что обслуживали стотысячное население Флоренции, и глазел на ослепительное богатство всевозможных товаров. Рынок радовал взор и обоняние: душистые красные яблоки и пикантно веснушчатые абрикосы; ряды хлебов с золотисто-румяной корочкой, источавшие теплый дрожжевой дух; бочки и мешки хрустких круп; аппетитные орехи, плавающие в кадках с медом; приправленные специями свиные окорока, розовые говяжьи ребрышки и бледное нежное мясо барашка, пахнущее полевой лавандой; жирные ароматные клинья сыра и шары желто-белого масла… Я пожирал все это глазами и носом, обещая себе, что однажды наемся всего до отвала. И я расчетливо выбирал подходящий момент, чтобы слямзить оттуда лакомый кусочек. Даже несколько зернышек могли спасти от бессонной ночи, вызванной недовольно урчащим животом. Тут важна была каждая крошка.

Семью мне заменяли два мальчика — Массимо и Паоло, такие же бездомные, как я. Массимо был косолапый, лопоухий и с бельмом на одном глазу, этот глаз у него косил и никогда не смотрел прямо. Паоло был по-цыгански черномазый. За это они и оказались выброшенными на улицу. Флоренция была нетерпима к недостаткам. За что выбросили меня, я не знаю. Башковитый Массимо говорил, что я наверняка сын какой-нибудь знатной замужней дамы от вхожего в дом монаха, что случалось не так уж редко. От его шутки и пошло мое прозвище — Лука Бастардо.

— Радуйся, что тебя хоть не придушили! — дразнился он, а в подтверждение его слов мы видели немало мертвых младенцев, брошенных в канавах. Каково бы ни было мое происхождение, мне повезло и я остался жить. Никаких физических недостатков, кроме малого роста и худобы, у меня не было. Я был хорошо сложен и имел приятную наружность. Мне не раз говорили, что у меня красивые белокурые волосы и персиковая кожа, а уж в контрасте с темными глазами это и вовсе неотразимо. Правда, когда меня лапали старики, я старался не слушать, а отвлекал себя мечтами о вкусной еде, пока они не закончат кряхтеть. Потом брал свои деньжата и покупал свежие булочки да ломоть пряной рыбы, чтобы утолить голод и заесть стыд.

Бездомное детство не было беспечным, но дни проходили в простых заботах о том, как бы поесть, укрыться от сырости и холода, а когда выдавался случай, то посмеяться и поиграть. Такую чистую жизнь мне довелось испытать с тех пор лишь один раз, более века спустя, и уж тогда я трепетно дорожил этим счастьем, зная по опыту, как легко можно его лишиться. Когда те безмятежные годы закончились величайшей трагедией всей моей жизни, я хотя бы мог сказать себе, что не растратил их зря и пережил каждый миг мучительной любви во всей его полноте. Это было слабым утешением и не могло залечить моих душевных ран, но насмешник Бог распределяет наш жребий по своей прихоти, неисповедимой для человека, какие бы вопросы он ни задавал.

Дитя улиц, я развлекался тем, что бегал наперегонки и дрался с Паоло, который был сильным и вспыльчивым. Его пылкий темперамент был под стать цыганской крови. Я всегда оставался побежденным, до того раза, когда мы фехтовали палками на заросшей травой площади близ церкви Санта Мария Новелла в западной части города у его высоких стен из серого камня. Стоял ясный весенний день, слабый ветерок носился под бескрайним голубым небом, покрывая рябью серебристо-голубую гладь Арно.