Изменить размер шрифта - +
И мотоцикл был частью такого Эша. Обхватив юношу руками, она чувствовала стремительный поток холодного ночного воздуха, видела дорогу, бегущую серебристой лентой под колесами, и ей хотелось кричать от радости и торжества.

Она не встречала никого, похожего на Эша. Он держался с ней безукоризненно, почти строго. При встрече целовал в щеку или подносил ее руку к губам. И никаких других прикосновений, отчего желание разгоралось в ней с такой силой, что его трудно было скрывать. Октавия знала, он не любит, когда к нему прикасаются, но с трудом отрывала руки.

Эш никогда не говорил, куда повезет ее, и Октавию это устраивало. Обычно они приезжали в какой-нибудь загородный ресторан – похоже, он не любил лондонские питейные заведения и редко туда заглядывал. Эш также с презрением относился к шикарным загородным ресторанчикам с аккуратно припаркованными «Порше» и «БМВ», подвешенными цветочными корзинами, залом с пылающим камином, искусно продуманным интерьером в псевдодеревенском стиле, однообразной ресторанной пищей и уверенными, громкими голосами преуспевающих людей. Он предпочитал немодные, тихие места, где коротали время за выпивкой сельские жители, усаживал ее в углу, приносил, что она просила – херес или полпинты светлого пива, а себе брал полпинты обычного. Из еды обычно заказывал сыр или паштет с французской булкой, Октавия болтала, а он слушал. О себе Эш рассказывал мало. Она чувствовала, юноша хочет, чтобы она знала, как досталось ему за эти годы, и в то же время он не выносил жалости. Если она задавала вопрос, он отвечал кратко, иногда односложно. Казалось, он постоянно себя контролирует, как контролировал, когда решал, сколько будет жить у очередных приемных родителей. Октавия приучилась не ступать на опасную почву. Поев, они перед возвращением в Лондон с полчаса гуляли на природе; Эш уверенно шагал впереди, она семенила следом.

Иногда молодые люди выбирались на побережье. Эшу нравился Брайтон. Его мотоцикл с ревом несся по Роттиндинской дороге, откуда открывался прекрасный вид на Ла-Манш; там они останавливались в каком-нибудь придорожном кафе, ели, а затем ехали к холмам Даунса. Хотя Эш не любил модные заведения, но в еде был привередлив. Решительно откладывал в сторону несвежую булочку, суховатый сыр, прогорклое масло.

– Не ешь эту дрянь, Октавия, – говорил он.

– Не так уж это и плохо, дорогой.

– Не ешь. Лучше купим чипсы по дороге домой.

Вот это ей и нравилось больше всего – сидеть на обочине, смотреть, как мимо проносятся автомобили, вдыхать запах чипсов и теплой, жиронепроницаемой бумаги, испытывать радость от неограниченной свободы и в то же время чувствовать себя защищенной в их обособленном мире. А красный «Кавасаки» был одновременно гарантом и символом свободы.

Но сегодня Октавия сама приготовит ему ужин. Она остановилась на стейке. Все мужчины любят мясо. Мясник выбрал отличную вырезку, и сейчас перед ней на тарелке лежали два больших куска мяса – в последнюю минуту она положит их на решетку. У «Маркса и Спенсера» Октавия купила свежие, уже подготовленные овощи – горошек, морковь и молодой картофель. На десерт будет лимонный торт. Стол был накрыт. Она купила свечи и позаимствовала из гостиной матери два серебряных подсвечника. Октавия внесла их на кухню, где экономка матери, миссис Бакли, чистила картошку, и объявила без всяких предисловий:

– Если мама спросит, где подсвечники, скажи, что я взяла.

И, не дожидаясь ответа, направилась к бару и под неодобрительным взглядом миссис Бакли вынула оттуда первую попавшуюся бутылку бордо. Женщина открыла было рот, чтобы выразить свое недовольство, но передумала и продолжила работу.

«Глупая старая корова, – подумала Октавия, – какое ей дело? Возможно, она подсматривает из-за штор, кто идет. А потом мигом к Венис, чтобы сообщить. Ну и пусть.

Быстрый переход