Все эти часы терпеливого сидения на скамье подсудимых были для него чем-то вроде прелюдии к моменту, когда он выступит от своего имени, и тогда или победит, или проиграет. Она узнала его достаточно хорошо, чтобы понять: ему претит сознание того, что он вынужден сидеть и молчать в то время, как другие спорят по его поводу. Ведь это он главная персона в зале суда. Ради него член Высокого суда, облаченный в алую мантию, сидит справа от резного королевского герба, ради него двенадцать мужчин и женщин час за часом внимательно следили за процессом, а прославленные адвокаты в мантиях и париках допрашивали свидетелей и спорили между собой. Венис также знала, что ее подзащитный понимает: сам по себе он всего лишь незначительный предмет для реализации амбиций других людей – система просто использует его, чтобы ее члены могли продемонстрировать свой ум, свои таланты. А вот теперь и у него есть шанс. Венис понимала, что тут есть риск: если его тщеславие и бравада возьмут верх над самоконтролем, их ждет поражение.
Но уже в первые минуты допроса ей стало ясно – волноваться не о чем. Его представление – а она не сомневалась, что это именно представление, – было прекрасно продумано. Эш, конечно, подготовился к первому вопросу, но вот она никак не ожидала такого ответа.
– Гарри, вы любили свою тетю?
Недолгое молчание, и потом:
– Да, я был очень привязан к тете и жалел ее. Но я не уверен, что знаю значение слова любовь.
Это были его первые слова в суде, если не считать отказ признать себя виновным, произнесенный твердым, спокойным голосом. Венис нутром чувствовала реакцию присяжных. Конечно, не знает, откуда ему знать? Мальчик, никогда не знавший отца, брошенный родной матерью, когда ему не было еще восьми лет, росший в приюте, кочевавший из одной приемной семьи в другую, из одного детского дома в другой, никому не нужный с самого рождения. Он никогда не знал ласки, бескорыстной привязанности. Как он мог знать, что такое любовь?
Во время следствия Венис не оставляло чувство, что они два актера, много лет проработавшие вместе и потому хорошо чувствующие друг друга: где надо, они выдерживали паузы, давали коллеге возможность блеснуть, показать себя в выигрышном положении – не из симпатии и даже не из взаимного уважения, а потому что это был дуэт, успех которого зависел от инстинктивного понимания, что нужно делать, чтобы победить. Достоинство его истории крылось в последовательности и простоте. Сейчас он рассказывал в суде то, что раньше говорил полиции, – никаких изменений или приукрашиваний.
Да, в ресторане они с теткой поцапались. Возобновился старый спор: она хотела, чтобы он фотографировал ее с клиентами во время секса, а он не хотел больше этим заниматься. Была не то чтобы серьезная ссора, а скорее, просто разлад, но тетя сильно опьянела, и он решил, что будет лучше уйти, погулять в одиночестве по улицам и подумать, не пора ли от нее съехать.
– Значит, вы хотели покинуть тетю?
– И да, и нет. Я привязался к ней. Думаю, она нуждалась во мне, и еще я обрел дом.
Эш бродил по улицам в районе Уэствэя и, когда решил вернуться, был уже у Шепердз-Буш. На улицах было немного народу. Знакомых он не заметил. И даже точно не помнит, по каким ходил улицам. Домой он пришел сразу после полуночи, увидел тетку, безжизненно лежавшую на диване в гостиной, и тут же позвонил в полицию. Нет, к телу он не прикасался. Войдя в комнату, он сразу понял, что тетя мертва.
Эш твердо держался своих показаний в перекрестном допросе, а на некоторые вопросы быстро отвечал, что того-то не помнит, а в том-то не уверен. На присяжных он не смотрел, они же, сидя по правую сторону, не спускали с него глаз. Когда он наконец покинул свидетельскую трибуну, Венис не могла понять, почему раньше она не вполне доверяла ему.
В своей заключительной речи она пункт за пунктом опровергла все доводы обвинения. Венис как бы доносила до присяжных истинную суть дела, которое поначалу, не без оснований, насторожило их и ее, но теперь открылось в подлинном, справедливом и даже, можно сказать, невинном свете. |