Обе стороны шли к разрыву отношений.

С влиянием Англии, то есть с проанглийской ориентацией России во внешней политике, было надолго покончено. Вместе с ней пришёл конец и системе Бестужева. В ходе и после Семилетней войны возникла новая внешнеполитическая концепция — система Н.И. Панина, ученика Бестужева, вошедшая в историю под названием «Северный аккорд». Но её время ещё не пришло.

Символом постоянства в жизни канцлера в это время была, пожалуй, лишь связь с Паниным, его посланником в Стокгольме. Они постоянно поддерживали между собой переписку и обменивались мнениями по поводу последних событий.

В начале 1756 года в Стокгольм с соболезнованиями по случаю смерти шведской королевы-матери поехал протеже Воронцова граф Ягужинский-младший, и канцлер в частном письме предупреждает Панина об этом визите: «Вы, чаю, и без меня ведаете, что он зять его превосходительству Ив. Ив. Шувалову: я рекомендую и прошу ваше превосходительство показать ему там вашу благосклонность, дружбу и всякие учтивости…» Такая предупредительность со стороны Бестужева объяснялась не только тем, что «командировочный» граф был родственником фаворита императрицы, а главным образом тем, чтобы у Панина не возникли сложности по службе. Панин, наряду с бароном Корфом в Копенгагене и Кайзерлингом в Варшаве, ещё не задетый «чисткой» посольского аппарата, предпринятого Воронцовым против приверженцев и учеников Бестужева-Рюмина, стал объектом тайной проверки Воронцова. Так что наряду с официальной миссией Ягужинский имел поручение вице-канцлера проверить, как исполняет свои обязанности посланника самый ревностный сторонник Бестужева-Рюмина.

Так оно и случилось: приехавший вместе с Ягужинским переводчик Бартеломанов стал повсюду совать свой нос и, как доложил канцлеру Никита Иванович, «пред моими подчинёнными часто показывает своё любопытство о моих здесь обращениях, а наипаче о корреспонденции с вашим высокографским сиятельством». К лету подозрения Панина относительно Бартеломанова окончательно подтвердились, и он незамедлительно проинформировал об этом Бестужева. Переводчик, между прочим, стал интересоваться контактами Панина с бароном Корфом, который, как и его шеф Бестужев, был ярым противником сближения с Францией и игнорировал полученные из Петербурга инструкции о совместном взаимодействии с послом Франции, чем и навлёк на себя гнев Воронцова в виде выговора. Бартеломанов намекнул Панину, что мог бы оказать ему содействие в том, чтобы попасть в любимчики вице-канцлера. Панин, не скрывая иронии, пишет Бестужеву, что дал Бартеломанову дипломатичный «отлуп», заявив, что предпочитает поддерживать ровные деловые отношения и с канцлером, и с вице-канцлером.

Крутой поворот во внешней политике России, выразившийся в установлении союзнических отношений с Францией, был воспринят русскими посланниками за границей с определёнными сомнениями, и они перестроились не сразу. Так случилось и с Паниным, удостоившимся резкого выговора со стороны вице-канцлера Воронцова. Бестужев писал своему ученику: «Я вашему превосходительству уже остерегал, чтоб вы в реляциях ваших рассуждения свои как возможно сокращали и доносили только об исполнении посылаемых вам рескриптов, ибо при нынешних переменившихся конъюнктурах весьма легко случиться может, что министр рассуждениями своими… заслужит себе великий выговор. Сие недавно… воспоследовало с бароном Корфом: он, распространяясь в своих рассуждениях о старой системе и выхваляя тех, кто оной ещё держите к, отправлен к нему рескрипт с таким жестоким за то выговором, что жесточее того почти и написать нельзя было».

Канцлер сообщает, что из-за болезни ему не удалось предотвратить выговор, недавно вынесенный Панину на заседании Конференции, и даёт практический совет, как поступать честному слуге отечества и императрицы: выдавать в реляциях собственные «крамольные» мысли и рассуждения за высказывания третьих лиц.