В 1764 году, при реформе Сената и разделе его на департаменты, Алексея Петровича назначили в первый департамент, но ходить в присутствие дряхлый старик был уже не в силах, и его потихоньку уволили. Кажется, в это время новоиспечённый сенатор представил-таки Её императорскому величеству ещё одну записку, в которой предлагал заступиться за ущемлённого в чём-то Коммерц-коллегией голландского купца Рейнгольда. Соловьёв приводит следующий ответ императрицы, сохраняя её оригинальную орфографию и синтаксис: «Я видела оная прозба и она отослана в Сенат монополии признани за вредни и не один город разарён все exclusions (то есть исключения. — Б. Г.) служит другим в пример и много таких пример будет есть ли одному дадут в прочем я услышу сенатская рассуждения. Где общество выигрывает тут на партикулярный ущерб не смотрют».

В это время Алексей Петрович, озабоченный, очевидно, сохранением у потомков памяти о роде Бестужевых, направил своему дальнему родственнику Ивану Дмитриевичу Бестужеву-Рюмину «собранную трудами покойного моего родителя родословную книгу». Письмо к Ивану Дмитриевичу датировано 10 июля 1764 года, книга была тщательно и красиво переписана и переплетена в малиновый бархат. В книге находилась грамота о выезде из Англии представителя рода Бестов, полученная Алексеем Петровичем от герольда графства Кент в бытность его в Англии.

В 1765 году при содействии сенатора Бестужева в почётные члены Петербургской Академии наук был избран Вольтер. По всей видимости, ему при этом пришлось перешагнуть через себя, через свои франкофобские принципы, тем более что поклонником Вольтера он никогда не был. Но с Вольтером переписывалась сама «мать отечества», так что старику нужно было проявить гибкость. Впрочем, когда встал вопрос о том, чтобы поручить Вольтеру написать историю Петра Великого, Бестужев воспротивился и сказал, что гораздо лучше эту работу поручить Петербургской Академии наук.

За два года до смерти Бестужев-Рюмин на свои деньги соорудил в Москве у Арбатских ворот храм во имя Святых Бориса и Глеба. Оказывал он также покровительство — вероятно, под влиянием супруги — лютеранской церкви Святых Петра и Павла в Петербурге. Несмотря на старость, он сохранял находчивость и остроумие и никогда не лез в карман за словом. Когда клир Казанского собора просил разрешения присоединить к себе находившийся по соседству храм Св. Петра и Павла, то для пущей убедительности священники стали уверять графа Алексея Петровича, что им явилась Богородица и плакала, жалуясь на оскорбительное для неё соседство лютеранской церкви. Бестужев приказал вернуться им за решением через три дня. Когда святые отцы появились у него снова, он безапелляционно заявил им, что к нему за эти три дня тоже явилась Богородица, которая передумала и присоединять протестантскую церковь Св. Петра и Павла к Казанскому собору больше не желала. Богородица, согласно рассказу Бестужева, обосновала своё последнее решение тем, что церковь была построена не по православному принципу — с востока на запад, а с севера на юг. Так он сохранил в целости и сохранности опекаемый им лютеранский храм.

Кончину свою Бестужев заранее увековечил медалью. Её лицевая сторона повторяла рисунок медали, изготовленной им в 1747 году, только на обратной стороне её был изображён катафалк между четырьмя пальмами, на нём — урна с гербом графов Бестужевых-Рюминых, по обеим сторонам аллегорические фигуры: слева — постоянство, опирающееся на колонну и венчающее урну лаврами, справа — вера с крестом в руке, возлагающая на урну пальмовую ветвь, а сверху надпись: tertio triumphat — третий одержал победу.

ОТЕЦ И СЫН

Последние годы Бестужева были омрачены его взаимоотношениями с сыном Андреем (? — 1768), который отличался на редкость взбалмошным и буйным нравом, усугублявшимся беспробудным пьянством. При этом Андрей Алексеевич оказался неспособным к какой-либо служебной деятельности, несмотря на то, что отец усиленно продвигал его по дипломатической и придворной линии, а Елизавета Петровна и Екатерина II жаловали его вниманием и чинами.