|
Статья двести двадцать восьмая, часть третья, предусматривает в этом случае срок до двух лет. Макс эту двушку и получил, хоть и заявил на следствии, что покупал наркоту не для себя, не для личного употребления, но это не помогло, а потом стало все равно. Отец уже умер, слава богу, не узнав, что сына посадили за те самые ампулы, что Макс ему привозил. Болел отец, и болел сильно, боли такие были, что сознание терял. И химиотерапия не помогла, и операция — выписали старика домой умирать, чтобы койку в стационаре не занимал.
По рецепту Макс покупал ему в аптеке опиаты и сам колоть научился, а в те злосчастные новогодние каникулы лекарств им не хватило. Не завезли в аптеку нужного количества: то ли забыли, то ли остатки со складов выгребали — но осталась у Еланских одна ампула фетанила на десять дней новогоднего безумия. У людей праздник: куранты бьют, шампанское рекой, оливье тазами, фейерверки, президент в телевизоре, а Макс последнюю ампулу ломает, чтобы старик зубами от боли не скрипел и хоть на два-три часа боль его отпустила… Помогло, отец заснул, а Макс посидел еще немного рядом с ним, оделся и пошел пройтись по новогоднему городу. И нашел в праздничной пьяной толпе то, что искал, уже под утро купил у дилера три ампулы с наркотическим анальгетиком. Последнее выгреб, но отдал сколько попросили. И потом еще раз пришел, через несколько дней, и потом еще. А потом их всех под облаву и загребли. Отец умер через два или три дня после того, как Максу предъявили обвинение, хоронили старика чужие люди из соцзащиты, а сыну с отцом проститься не довелось. Вот поэтому на все остальное Максу было наплевать: и на следователя, и на своего адвоката, и на Ритку, что развелась с ним через полгода после суда, заочно развелась, о чем его официальным письмом оповестили. И не было от нее за эти два года ни ответа ни привета, как и от тех, кого Макс считал своими друзьями, — о нем забыли все. И уже потом, когда вернулся в отцовскую двушку — до зоны-то он у жены жил, в ее квартире, — звонил кое-кому, о себе напоминал, но разговор быстро заканчивался. Люди, как когда-то казалось, близкие и дорогие, попросту наплевали на него, для них он стал уголовником. Пару месяцев Макс послонялся по квартире, едва не сойдя с ума от одиночества и безделья, попытался было трудоустроиться, но безуспешно. Оставалось два пути: спиться или что-то изменить, изменить кардинально, полностью, вырвать себя из прежнего круга, из привычной обстановки, перекроить свою жизнь заново. Продал все, уехал из Москвы в этот богом забытый городишко, что привлек редкой красоты сосновым бором по берегам широкой реки, что делила город надвое. Выбрал, приехал, нашел жилье и… на этом все застопорилось. Ни знакомств новых, ни приятелей, ни работы — ничего, да и откуда их взять в этом захолустье? Правда, с Лариской познакомился, моложе его на два года, замученная жизнью бездетная разведенка, но еще вполне себе во всех смыслах. И вот они уже третий месяц ходят друг к другу в гости, а с работой беда, хоть плачь: нет в городе работы, даже за копейки, если только охранником в супермаркет полки с макаронами стеречь, но в охрану судимых не берут. Круг замкнулся. В трубке было тихо — ни коротких гудков, ни дежурного «до свидания» Максу в этот раз не досталось. Только тишина, чуть разбавленная сопением: собеседник переваривал услышанное. Понятное дело, дядя туго соображает, так бывает. Странно, что пока не отбился. — Я понял, — голос в телефоне был чуть озадаченный, — но сейчас-то… — Претензий со стороны правоохранительных органов ко мне нет. И паспорт я тоже получил, — отчеканил Макс. Паспорт он получил еще в Москве, перед самым отъездом: новый, чистый, без штампа о браке — то, что надо для новой жизни, а она складываться ну никак не желала. — Понятно, — повторили с той стороны, — полгода, значит. |
