|
За чаем она стала меня расспрашивать, как я провел вечер. Мы говорили вполголоса, хотя спальни тети и пани П. далеко от столовой и мы никак не могли разбудить старушек. Между нами в этот вечер установилась такая доверчивая и сердечная близость, какая бывает между любящими родственниками. Я рассказывал Анельке о том, что видел, как рассказываешь лучшему другу. Потом заговорил о том впечатлении, какое производит здешнее общество на человека, приехавшего из чужих стран. Анеля притихла и слушала меня, широко раскрыв глаза, счастливая тем, что я делюсь с ней своими мыслями. Когда я замолчал, она сказала: – А почему бы тебе, Леон, не написать обо всем этом? Что такие мысли не приходят в голову мне – это не удивительно, но они и никому здесь в голову не приходят. – Почему не пишу? Да по многим, очень многим причинам, я тебе это объясню как нибудь в другой раз. Между прочим, одна из причин та, что нет у меня никого, кто бы почаще спрашивал вот так, как ты: «Почему ты ничего не делаешь, Леон?» Мы оба примолкли. Никогда еще ресницы Анельки не опускались так низко на щеки, и я, кажется, почти слышал, почти видел, как билось под платьем ее сердце. Ведь она действительно вправе была ожидать, что я сейчас добавлю: «Хочешь быть всегда со мной и спрашивать меня об этом?» Но мне так нравилась эта игра, когда словно скользишь вниз по скату и все висит на волоске, я так наслаждался волнением этого сердца, которое точно билось у меня на ладони, что мне не хотелось, чтобы это кончилось. – Ну, покойной ночи, – сказал я через минуту. Эта девушка – ангел. Она ничем не выдала своего разочарования. Встала и с легкой грустью в голосе, но без малейшей досады ответила мне: – Покойной ночи. И мы, пожав друг другу руки, разошлись в разные стороны. Но, уже открывая дверь, я вдруг остановился. – Анелька! Мы снова сошлись у стола. – Скажи мне, но только совершенно откровенно – ты в душе не осуждаешь меня за то, что я фантазер, чудак? – Нет, что ты! Чудак? О нет! Иногда мне кажется, что ты – человек со странностями, но я тут же говорю себе, что такие, как ты, всегда кажутся другим странными. – Еще один вопрос: когда тебе в первый раз пришло в голову, что я странный человек? Анелька вдруг покраснела. Как она была мила в этот миг, когда румянец разлился по ее щекам, лбу, шее! Она ответила не сразу: – Н нет… трудно сказать… Не помню… – Ну, хорошо, но если я угадаю, ты мне скажи «да». Я тебе напомню это двумя словами. – Какими? – спросила она с заметным беспокойством. – Записная книжка. Верно? – Да, – сказала Анелька, потупив голову. – Ну, так я тебе объясню, для чего я тогда на балу написал в твоей книжке ту фразу: во первых, для того, чтобы между нами сразу оказалось что то общее, наша общая тайна, а во вторых… Я указал на букет, принесенный утром садовником из оранжереи. – А во вторых, видишь ли, все цветы лучше расцветают в ясные дни. Вот мне и хотелось, чтобы между нами все было ясно. – Я не всегда тебя понимаю, – отозвалась Анелька, помолчав. – Но я так верю в тебя!.. Так верю!.. Снова минута молчания. Наконец я протянул ей руку на прощанье. В дверях мы оба одновременно обернулись, и глаза наши встретились. Ах, поток чувств все разливается, разливается все шире! Он каждый миг может выйти из берегов. 23 февраля Человек – как море: у него бывают свои приливы и отливы. Сегодня у меня отлив воли, энергии, охоты делать что нибудь, охоты жить. |
