И лишь позднее, когда вино возымело свое действие и языки развязались, они заговорили о деле в полный голос.

— Господа, господа! А представляете себе, какое лицо будет у царя, когда ему доложат об этом? А, господа? — И толстяк со шрамом на подбородке вытянул подвижное лицо и выкатил глаза, изображая крайнюю степень изумления и испуга. Он поворачивался в разные стороны, пока все за столом не оценили его шутки и не захохотали.

— Царь-то что. — Толстяк вернул лицу обычное свое выражение. — А вот воеводу в Архангельске мы удивим. То-то обрадуется: купцы пожаловали!

— Бах! — наставил на него палец сосед.

— Бах! Бах! — подхватили остальные и снова долго смеялись.

— А что, господа, я полагаю, экспедиция задумана основательно…

Почему бы не поговорить им, храбрым шведским офицерам, о своих делах? Кто услышит их здесь, за тысячу миль и за два моря от русских? Да и кому вникать в их речи? Не глупому же слуге, что приносит им вино и ни слова не понимает по-шведски. И не этому бродяжке с деревянной ногой, что совсем пьяный сидит со своей бутылкой. А в другом конце зала шумела своя компания, и оттуда слышались женский смех и песни.

Уходили они уже за полночь. Последним шел толстяк, он все никак не мог одолеть, высокий порог, и другие офицеры со смехом вытащили его на улицу.

Человек с деревянной ногой дождался, пока стихли их голоса на лестнице и последний раз звякнула колокольцем входная дверь. Только тогда он встал и, чуть припадая на деревяшку, направился в каморку, что была рядом с кухней. Слуга бегом принес ему свечу, перо и бумагу. Человек плотно прикрыл дверь и сел к столу. Выражение пьяной сонливости сошло с его лица. Сейчас, именно сейчас, по свежей памяти должен он записать весь слышанный им разговор.

Рано веселились, рано смеялись эти шведы. Про все написал он, про все. И про адмирала Сьеблада, которому король Карл поручил это дело, и про то, где готовится сама экспедиция и корабли — в Готенбурге. Все написал он, все, что слышал. А чего не мог написать, то додумал про себя. И он бы мог сидеть вот так же, как они, за большим столом, офицер среди офицеров. Так и было до недавнего времени, пока не пришел тот несчастный день и злосчастный залп со шведского фрегата не сломал его жизнь пополам. Уволенный с русской службы с аттестатом и деревянной ногой, он вернулся в Голландию, где не знал бы, чем занять себя, если бы верный человек не шепнул ему заглянуть к русскому представителю. Так оказался он снова при деле. А теперь уж, наверное, и при деньгах. За военные сообщения резидент платил щедро, а за такую весть тем паче.

Слишком уж много смеялись шведы, очень уж они веселились. Может, так же смеялись они, когда дали тот злосчастный залп изо всех двенадцати корабельных пушек?

В том же, 1701 году, в самом начале июля, караван купеческих кораблей вошел в устье Северной Двины. Два больших голландских фрегата, один английский и несколько парусников поменьше. Их и ждали и не ждали: летнее время — время навигации, но кто может знать, когда торговые люди пожалуют, может, завтра, а может, на той неделе.

Войдя в устье, корабли стали на якорь, ожидая лоцмана, или «вожа», как звали их в тех краях. Но он, видно, не торопился. Только к обеду от зеленого берега отошла лодчонка и стала приближаться к одному из кораблей. Волна была сильная, и лодка, ныряя носом, двигалась медленно и с трудом.

Приблизившись, легкой скорлупкой она плясала вверх и вниз у высокого борта, и гребцы прилагали все силы, чтобы лодку не унесло прочь или не разбило в щепы, швырнув на корабль.