Повернулись тут и прочие, друг к дружке с седла тянутся, спросить хотят, что с королем приключилось, - рты настежь, языки мельницей. Да что ж с одним языком сделаешь, ежели колокол черти унесли?

Смятение тут пошло, коней вальсом вертят, лесной воздух глотают, пальцами слова подпихивают, - хочь бы хны!.. Пропала вся словесность, как есть, даже и чертыхнуться нечем.

А тут и собачки подбавили. Натянула вся свора сыромятные ремешки, зады дрожат, глаза - сверчками, да как заголосят:

- Что ж это за охота, сукины вы дети?! Вон там за кустом лис с огненным хвостом прочертил, - а нас не спускают!

Шарахнулась тут свита, завертелись охотнички... Слыханное ли дело, чтобы людям молчать, псам разговаривать? А псы так и надсаживаются. Лопнули ремешки, собачки по осиннику так и брызнули... Ан, король ни с места! Лоб перчаткой утер, да гневный знак доезжачему сделал: труби, мол, в рог, сзывай их, вислозадых, назад, - какая, мол, теперь охота...

Приложил охотничек гнутую завитушку к устам, надул щеки арбузом, ан из рога, как из карася, одна безгласная тишина кольцом вьется.

Испужался король, свита фуражки долой, - лбы крестят, да поводья почем зря туды-сюды дергают... Надоело коням в карусели вертеться, повернули к седокам головы, зубки оскалили, да как заржут:

- И-го-го! Матерям вашим - кобылам сто плетей в зад! Задергали нас совсем... Чего, дружки, на них, обалделых, смотреть - гони в королевские стойла... Видно, нынче дело - табак, завертят они нам головы окончательно!..

Прикусили мундштуки, задами друг на дружку нажали, выстроились по четверо в ряд, да как дернут марш-маршем к золотым королевским кровлям, что над холмом светлым маревом горели, - аж седоков к луке будто ветер пригнул. Ни топота, ни хруста: облака над лесной полянкой вперегонку плывут, - поди-ка, услышь-ка...

Осадил бессловесный король коня у парадного крыльца, - королева к нему, как подбитая лебедь, скатывается, белые руки ломает: беда во дворце стряслась, она доложить-то без слов и не может. Сынок королевский с нянькой в палисаднике играл, журчал, как ручей, да вдруг с нянькой его и закупорило, - знаки подают, а разговора не слышно, одни пузырики на губах играют... Кинулась королева к челяди, да и тут неладно: повар судомойку, лакей горничную за пуговку держат, белыми губами шевелят, - хочь в рот к ним вскочи, не услышишь... В окно короля заприметила, с лестницы катышком скатилась, да сама и онемела.

Король королеву по круглой головке погладил, свите рукой махнул, расходись, мол, братцы, что ж нам карасям пучеглазым друг на дружку смотреть-то... Королевича на руки подхватил, к широкой груди притулил, - ни ответу, ни привету. Так втроем в опочивальню и ушли в тишину, как под лед нырнувши...

А в королевской резиденции и не весть что завертелось.

Бабы у колодца судачили - первое их дело соседские кишки полоскать, - да вдруг как тихим громом их ударило... Тужатся, тужатся, ан, выстрелить-то и нечем. До того им обидно стало, аж за ушьми засвербело. А тут козел с вала по-над колодцем, потная шерсть, морду повернул, да как фыркнет:

- Наговорились, гладкие... Будя! Давайте-кось теперь нашему брату словесного козла подоить...

Да как начал их отчитывать, - почему в хлеву навоз горбом, почему козы не доены, - чай пастух их давно из-за яра пригнал; почему козлу ни одна баба черного хлебца с солью не поднесет, сами-то, шкурехи, небось, булку трескают... Ишь, вымя-то как раздуло!

Освирепели тут бабочки, стали в него камнями пулять. До чего удивительно: который камень в самое пузо угодит, - ни гула, ни треска, будто ангел крылом одуванчик сшиб. Однако ж больно, мать их в пуп боднуть, копытом прихлопнуть! Терпел козел, терпел, да как стал их поперечными словами вентелировать, - тоже и он кой-чему около королевских казарм научился. Перепужа-лись бабы тут окончательно, да так неслышным галопом по домам и брызнули.