— Не льсти мне, — устало бросил коп. — Этим ты лишь усугубишь свою вину.

— Я… — Джонни облизал губы. — Извините. Я не хотел.

— Сарк — не тело; сома — тело. Сарк — плоть тела. Тело сотворено из плоти, слово это часто повторяется после рождения Иисуса Христа, но тело — нечто большее, чем плоть, из которой оно сотворено. Сумма больше, чем составляющие. Неужели такому интеллектуалу, как ты, это трудно понять?

Двойной ствол двигался и двигался. Как самонаводящаяся боеголовка.

— Я… я никогда…

— Так не думал? Да перестань. Даже при твоей духовной наивности ты должен понимать, что курица, поданная на обед, и живая курица не одно и то же. Пневма… сома… с-с-с…

Голос копа завибрировал, как у человека, что-то рассказывающего, внезапно захотевшего чихнуть, но все равно пытающегося закончить мысль. Он бросил ружье на пассажирское сиденье, глубоко вдохнул, отчего спинка подалась назад, вновь едва не прищемив левую ногу Джонни, а затем чихнул. Изо рта вылетели не слюна и сопли, а кровь и что-то красное, блестящее, похожее на нейлоновую сетку. Все это, плоть гортани и бронхов, а может, и легких копа, выплеснулось на ветровое стекло, руль, приборный щиток. Пошел отвратительный запах гнилого мяса.

Джонни закрыл руками лицо и закричал. Не мог не закричать. Он чувствовал, как под пальцами в глазницах пульсируют глаза, как мгновенно подпрыгнул уровень адреналина в крови.

— Господи, нет ничего хуже летней простуды, правда ведь? — пробасил коп, откашлялся и выплюнул остатки гадости, забивавшей горло, на приборный щиток. Плевок на мгновение застыл, а потом пополз вниз, на рацию, оставляя за собой кровяную полоску, повисел на боковой поверхности рации и упал на коврик.

Джонни застонал, не отрывая рук от лица.

— Это был сарк. — Коп завел двигатель. — Ты, возможно, хочешь это запомнить. Я бы мог сказать «для своей следующей книги», но не думаю, что будет следующая книга. Не так ли, мистер Маринвилл?

Джонни не ответил, он по-прежнему сидел, прижав руки к лицу и закрыв глаза. Возникла мысль, что ничего этого нет, что он сидит в каком-нибудь дурдоме и галлюцинирует. Но разумом Джонни понимал, что это неправда. Запах той гадости, которую отхаркнул коп…

Этот псих умирает, он должен умереть, это инфекция и внутреннее кровотечение, он болен, его безумие — лишь симптом другой болезни, возможно, облучения, возможно, свинки, возможно…

Коп развернул «каприс» и погнал его на восток. Джонни еще немного подержал руки у лица, чтобы хоть немного прийти в себя, потом убрал их и открыл глаза. Он посмотрел в окно рядом с собой, и у него отвисла челюсть.

Койоты сидели вдоль дороги через каждые пятьдесят ярдов, как почетный караул. Молчаливые, желтоглазые, с вывалившимися языками. Вроде бы улыбались.

Джонни развернулся к противоположному окну. Те же койоты, сидящие в пыли, в лучах катящегося к горизонту солнца, наблюдающие за проносящейся мимо патрульной машиной.

Это тоже симптом? — спросил себя Джонни. То, что я вижу перед собой, это тоже симптом? Если так, то каким образом я могу его видеть?

Он посмотрел в заднее стекло. Койоты разбегались; как только «каприс» проезжал мимо, они поворачивались и убегали в пустыню.

— Ты многому научишься, лорд Джим, — раздался голос копа, и Джонни повернулся к нему. Серые глаза наблюдали за ним в зеркало заднего обзора. — До того, как твое время истечет, я думаю, ты будешь понимать куда больше, чем теперь.

Впереди возник щит со стрелкой, обозначающей поворот к какому-то маленькому городку. Коп включил поворотник, хотя, кроме «каприса», других машин на шоссе не было.