КАТЕ КАЗАЛОСЬ, что она попала в лихорадочную фантазию. Ее мир стал таким маленьким, что почти исчез. Там был лишь он один, его тело, прижимающее ее к постели, толчки, делающие ее его частью, растущая жажда, которую она отрицала с тех пор, как последний раз оказалась в точно такой же ситуации — обнаженная в его объятьях, поглощенная им. Он наполнял ее, не только своим телом, но и своим удовольствием, первобытной силой своего желания. Его руки были повсюду, скользили по ее телу, обнимая ее, крепко и уверенно, не оставляя без прикосновения ни одной клеточки. Он точно знал, куда направляется, и вел ее за собой.

Все это было так болезненно прекрасно — просто чувствовать его внутри, снаружи, повсюду. Она скользнула одной рукой вниз по его груди, пробираясь пальцами сквозь мягкие темные волоски, покрывавшие его тело до паха. Ей нравилось ощущать его: эти твердые гладкие мускулы, их движение, каждый толчок бедер, погружавший его еще глубже внутрь ее тела.

Она знала его, знала, что это может продолжаться бесконечно, пока не останется ни одной связной мысли, пока не останется ничего, кроме вкуса и прикосновений, вздохов, звуков и запахов. Чувственность просачивалась под кожу. Это было второе дыхание и неземное наслаждение. Это была сила и готовность капитулировать. Это было потрясающе. Именно поэтому она называла его Суперменом.

Долгие минуты перетекали одна в другую, не спеша продолжая день до тех пор, пока она не перестала существовать вне его. Его жар стал ее, проникая в каждую пору. Его вкус стал ее. Она двигалась, и он двигался вместе с ней, превращая их в одно целое, пока не обхватил ее бедра одной рукой, подтягивая ее ближе к себе. Тогда все остановилось, только вторая его рука медленно скользила вверх по ее телу, между грудей, пока не остановилась у основания ее шеи. Его горячая ладонь вжала ее в кровать. Как клеймо, как подчинение. Это было доминирование в самом первобытном смысле слова, и оно требовало подчинения. Он не сводил с нее глаз, темных и блестящих. Волосы свисали по обе стороны его лица. Он прижал ее еще теснее.

О, Боже… О, Боже… Боже… Он толкнулся вглубь нее, и жар прокатился по ее телу. Над верхней губой и на лбу выступил пот. О, Боже. Он толкнулся сильнее, и дрожь родилась в самой глубине ее тела. Он почувствовал это, она видела по его потемневшему взгляду. Свирепая улыбка скривила его губы, а потом его глаза закрылись и голова откинулась назад. Он насадил ее на себя, толкнулся внутрь, зубы его обнажились, глухой стон родился в глубине груди, бросая ее в жар, сводя с ума. Она хотела его. Она хотела всего этого, хотела отчаянно. Ее ноги плотнее обхватили его бедра, а за стоном, раздавшимся в ее ушах, последовали первые пульсирующие выплески его освобождения. Она чувствовала его член внутри себя, горячий и твердый. Расплавленный жар наполнял ее изнутри, а когда она снова толкнулся внутрь, она присоединилась к нему, утопая в экстазе, погружаясь в удовольствие, столь глубокое, что она чувствовала его мозгом костей, сердцевиной души. Она была переполнена им, стала его частью.

Она снова проснулась час спустя, на этот раз полностью отдавая себе отчет о ситуации, в которой оказалась. Она была влюблена. Влюблена в того же мужчину, в которого была влюблена всегда — да поможем ей Бог.

Он уснул рядом с ней, и она не хотела его будить. Она даже не прикасалась к нему — только смотрела.

Она пожирала его глазами — такой он был красивый. Дождь прекратился, и солнце сияло в огромных окнах, нагревая лофт. Он столкнул с себя все простыни, полностью открывшись ее взгляду.

Она помнила, как раздевала его в самый первый раз. Руки дрожали. Они целовались на кушетке в номере Браун Пэлэс — так заканчивался почти каждый вечер с тех пор, как он спас ее. Он даже несколько раз ее насмешил, а дважды почти остановил ей сердце: один раз, когда приспустил лямку одного из ее сарафанов и прикоснулся ртом к вершинке груди, а второй раз, когда скользнул рукой под подол и почти сделал то, что точно сделал вчера ночью — почти.