Жан пересек наискось прибрежную полосу у подножия крепостной стены, обогнул озеро и направился к роще, где его должен был ждать Лионель.

Ураган «blizzard» бушевал со страшной силой. Льдины, скопившиеся у берегов Онтарио, ударялись друг о друга, как айсберги в полярном море. Снег, падавший крупными хлопьями, слепил глаза.

Теряясь в круговерти налетавших шквалов, Жан уже перестал понимать, находится он на ледяной поверхности озера или на прибрежной полосе, и старался ориентироваться на лесной массив вдали, едва различимый во мраке.

Ему понадобилось около получаса, чтобы проделать эти полмили.

Очевидно, Лионель не заметил его, иначе он наверняка вышел бы к нему навстречу.

Итак, Жан очутился наконец под деревьями, обеспокоенный тем, что не нашел юного клерка на условленном месте. Он боялся окликнуть его по имени: их мог услышать какой-нибудь припозднившийся рыбак.

И тут ему на память пришли две последние строчки из баллады юного поэта — те, которые он процитировал на ферме «Шипоган». Углубившись подальше в лес, он громко продекламировал:

Почти тотчас из чащи леса вышел Лионель, бросился к нему и воскликнул:

— Это вы, господин Жан... вы?

— Да, Лионель.

— А аббат Джоан?

— Он остался в моей камере. А теперь — скорее на остров Нейви! Через двое суток мы должны вернуться в крепость Фронтенак с нашими товарищами.

Жан и Лионель вышли из леса и направились на юг, чтобы спуститься вниз вдоль берега Онтарио до русла Ниагары.

Это был самый короткий путь и к тому же наименее опасный. В пяти милях отсюда беглецы, перейдя американскую границу, окажутся в безопасности и смогут быстро добраться до острова Нейви.

Однако Жану и Лионелю предстояло снова пройти мимо форта. Правда, в такую ужасную ночь можно было не опасаться, что часовые заметят их в густых снежных вихрях, даже тогда, когда они будут пересекать прибрежную косу. Конечно, если бы поверхность озера не загромождали льдины, скапливавшиеся в такие суровые зимы у берегов, лучше было бы обратиться к какому-нибудь рыбаку, который в мгновение ока доставил бы беглецов к устью Ниагары. Но сейчас это было невозможно.

Жан с Лионелем шли так быстро, как только позволяла вьюга. Они еще недалеко ушли от крепостных стен, как вдруг послышался залп ружейных выстрелов.

Сомнений быть не могло: это во внутреннем дворе крепости стрелял взвод солдат.

— Джоан! — воскликнул Жан.

И упал как подкошенный, как будто это его сразили пули солдат форта.

Джоан погиб за брата, Джоан погиб за свое отечество!

Действительно, через полчаса после ухода Жана майор Синклер отдал приказ казнить осужденного согласно распоряжению из Квебека.

Джоана вывели из камеры и отвели во двор к тому месту, где его должны были расстрелять.

Майор зачитал осужденному приговор.

Джоан не произнес в ответ ни слова.

Он мог бы крикнуть в этот момент: «Я не Жан Безымянный!.. Я священник, занявший его место, чтобы спасти его!»

И майор был бы вынужден отсрочить казнь, запросив новых указаний от генерал-губернатора.

Однако Жан был еще слишком близко от крепости Фронтенак, солдаты пустились бы за ним в погоню, его бы неминуемо схватили и расстреляли. А надо было, чтобы Жан Безымянный нашел свою смерть не иначе как на поле боя.

Поэтому Джоан промолчал, прислонился к стене и пал, воззвав в последний раз к матери, брату и отечеству.

Солдаты не узнали его живым, не узнали они его и мертвым. Казненного тут же похоронили в могиле, вырытой снаружи у подножия крепостной стены. Правительство, должно быть, ликовало, что уничтожило в его лице героя борьбы за независимость.

Это была первая жертва, принесенная во искупление преступления Симона Моргаза.