Ставка делалась на то, что приглашение будет лестно навязано Делакруа самой мадемуазель Элизой. Только он успел подумать, что присутствие при этом стороннего наблюдателя — досадная неприятность, с которой придется смириться, как произошло нечто совершенно необычное.

В течение нескольких последних минут все время слышалось завывание тоненького детского голоска, сливавшееся с резким, почти истерическим криком. В таком выражении отчаяния не было ничего неожиданного, если учесть, какого рода торги происходили внизу. И Доминик уже вполне привык к подобным сценам, чтобы не принимать их близко к сердцу.

Однако юной леди, сопровождавшей объект его охоты, это показалось ужасным. С ее губ сорвалось отнюдь не подобающее молодой леди восклицание, и уже в следующее мгновение она ворвалась на биржу, растолкав потрясенную толпу, которая расступилась перед ее стремительным напором. Доминик не видел теперь «третью лишнюю», но слышал, как нарастает гул внизу. Заинтригованный, он вышел на внутреннюю галерею, находившуюся как раз над аукционным залом.

— Я хочу знать, мистер Кинг, кто позволил вам продавать Амелию и ребенка? — Юная дама стояла посреди зала напротив высокого тощего мужчины, на аскетическом лице которого было выражение бешеной ярости.

Казалось, что он просто не может поверить в случившееся. «И неудивительно», — подумал про себя наблюдавший за этой сценой Доминик. Его раздражение сменилось живым интересом.

— Это, если позволите, мадемуазель Женевьева, не ваше дело, — огрызнулся мистер Кинг. — А дело управляющего вашего батюшки.

— Пока управляющим был мистер Картер, сэр, семьи никогда не разлучали, — объявила юная воительница, глядя прямо в глаза мистеру Кингу.

— Но мистера Картера больше нет. Теперь я управляющий! И я буду поступать так, как посчитаю нужным.

— Но не в этом случае. — Мадемуазель Женевьева решительно направилась туда, где стоял, рыдая и протягивая руки к обезумевшей от горя матери, малыш. Женевьева подняла ребенка лет трех в рваной рубашонке и понесла его к женщине.

Под ее тяжелым взглядом надсмотрщик, державший негритянку за руки, стал нервно озираться по сторонам, ища поддержки, но теперь здесь воцарилось полное молчание. Он ждал указаний или какого-либо знака от Масперо, застывшего в неподвижности, или от мистера Кинга, но и того внезапно поразила немота. Тогда надсмотрщик отпустил руки женщины. Женевьева передала малыша матери и мягко сказала:

— Амелия, возвращайся домой.

Прижимая дитя к груди, мать невольно взглянула на управляющего — человека, обладавшего в ее представлении реальной властью, но, к своему изумлению, увидела, что тот стоит молча, опустив голову. Она бросилась к выходу, в любой момент ожидая, что ее схватят и потащат назад, снова в тот кошмар, но никто не шелохнулся.

— Месье Латуру все будет доложено, мадемуазель, можете не сомневаться, — зловеще прозвучал в напряженной тишине низкий, дрожащий от публичного унижения голос управляющего.

— Вы меня удивляете, мистер Кинг, — ответила с презрительной улыбкой Женевьева и, пройдя сквозь толпу, присоединилась к своим спутникам, по-прежнему в оцепенении стоявшим на тротуаре.

Доминик Делакруа тихонько присвистнул, и его темные, вразлет брови изумленно поползли вверх. Он стал свидетелем удивительного эпизода: не то чтобы поучительного, но, несомненно, очаровательного. Сбежав по ступенькам с галереи, он пересек аукционный зал, выскочил на улицу и услышал, о чем говорит эта прелестная троица.

— Ты совсем с ума сошла, Женевьева? — возмущался Николас. — Только подумай, что скажет отец.