– Я стряхнул последнюю каплю и застегнул «молнию», папа, – отсмеявшись, доложил Майло. – Ты можешь меня опустить.

Скрип петель подсказал, что Ваксс открыл дверь в коридор.

Поставив Майло на пол, я повернулся к двери.

Оставалось надеяться, что Ваксс не узнал меня по фотографии на суперобложке.

Знаменитый критик смотрел на меня. Произнес одно слово, а потом отбыл.

Он меня узнал, двух мнений тут быть не могло.

Вытерев лужу Майло бумажными полотенцами, я вымыл руки над раковиной. Поднял Майло, чтобы он проделал то же самое.

– Почти оросил его, – заметил Майло.

– Тут нечем гордиться. Перестань смеяться.

Когда мы вернулись в ресторан, Ширман Ваксс вновь сидел за своим столиком. Официант как раз подавал ему главное блюдо.

Ваксс в нашу сторону не смотрел. Решил полностью нас игнорировать.

Когда мы проходили мимо его столика, я разглядел приспособление, в котором крепилась книга, очень хитрое, но зловещего вида. Критик словно распинал книгу… и ее автора.

Снаружи нас ждала вторая половина ноябрьского дня: теплая, безветренная, приглашающая. Чистое небо расстилалось от горизонта к горизонту – накрывающая нас сфера синего стекла, без единого облачка, птицы, самолета.

Вдоль улицы застыли деревья, неподвижные, словно искусственная листва в диораме. Ветки не шевелились, кроны не перешептывались.

Ни единого автомобиля не проезжало мимо. Кроме нас с Майло, на улице никого не было. Мы словно попали в стеклянное пресс-папье.

Мне хотелось оглянуться на ресторан, посмотреть, наблюдает ли за нами Ширман Ваксс, сидевший за столиком у окна, но я сдержался, не обернулся, вместо этого повел Майло к автомобилю.

По пути домой не переставал размышлять над единственным словом, которое промолвил критик перед тем, как выйти из мужского туалета. Не отрывая от меня ужасных темно-бордовых глаз, строгим баритоном он произнес: «Рок».

Одно из самых волнующих произведений, когда-либо написанных, рассказ этот задевает за живое при десятом прочтении так же, как и при первом. Возможно, ничего не изменится, когда я буду читать его и в двадцатый раз, но в этот день мисс О’Коннор повергла меня в больший ужас, чем всегда.

Я не понимал, почему фантомные паучки ползали по позвоночнику, почему холодели кишки и желудок, почему ладони покрылись потом, а пальцы иногда тряслись, когда я переворачивал страницу. Ранее я не испытывал ничего подобного (во всяком случае, до такой степени), читая этот рассказ или какой-нибудь другой. Позже я, само собой, разобрался с причиной.

Закончив чтение, я сидел, глядя на страницу, где слова начали расплываться перед глазами, и меня вдруг охватила тревога, не имеющая ничего общего с рассказом «Хорошего человека найти нелегко». Я сказал себе, что беспокойство это связано с моей писательской карьерой, с озабоченностью по поводу того, что Ваксс может написать в своей рецензии на мой следующий роман, а обещание разорвать его в клочья слышалось в слове «рок», произнесенном столь зловещим тоном.

Но, разумеется, и этим не представлялось возможным объяснить охватившую меня тревогу. Следующий роман я еще не закончил. До публикации оставался год. По моему требованию издатель мог не посылать книгу на рецензирование Вакссу. Мы располагали временем, чтобы разработать стратегию его нейтрализации. Нет, навалившаяся тревога предвещала какую-то другую, куда более близкую опасность.

Периферийным зрением я уловил какое-то движение. Оторвал глаза от страницы книги, повернул голову к открытой двери кабинета и увидел Ширмана Ваксса, идущего по коридору первого этажа.

Я не помню, как поднялся с кресла, как книга выпала из моих рук.