Иов перестает слышать ее ворчание, как только его голова касается подушки. Вот уже пятый год как он встает в семь утра, работает до десяти вечера, приезжая домой, наскоро проглатывает ужин и падает в постель бревном.

— Семья для тебя ничего не значит! Когда ты последний раз гулял с детьми?! — беспроигрышный аргумент жены в любом семейном споре. Иов действительно не имеет времени на прогулки с детьми, ведь иначе им нечего будет есть.

Супруга дает увесистый подзатыльник младшему сыну, который пытается стянуть со стола печенье.

— Не перебивай аппетит! Где твоя няня?! Куда ты полез?! Что тебе надо?! Уйди отсюда! Играйте у себя или идите гулять! Господи! Да когда же это все кончится? Вот отправлю тебя в армию… Куда ты лезешь, дрянь этакая?! Положи на место!..

Иову ужасно хотелось уйти на пенсию, развестись и попасть в крематорий.

— Это сон, это кошмарный сон… — повторял он себе изо дня в день, засыпая.

В-четвертых, дети.

Первое старческое воспоминание

— Папа, тебе там будет хорошо! Только подумай, замечательный дом престарелых — отдельная комната, сиделка в коридоре, врачи, лечебные процедуры. Американская мечта! Ничего не нужно самому делать. Будешь играть там в шашки… — говорит старшая дочь немного раздраженно.

— В шахматы… — уныло поправляет ее Иов. — Я играю в шахматы.

— Какая разница! — раздражение дочери вспыхивает резко, что называется, «из искры». Отец ей сильно мешает. Нужно куда-то его срочно деть, чтобы не вдыхать этот смрадный, ядовитый запах старческого тела, не выслушивать эти пространные воспоминания, эти глупые капризы, эти непонятные обиды. Да какое он вообще имеет теперь право обижаться! Всю жизнь вел себя так, словно у него семьи нет, а теперь, видите ли, обижается. Уходил рано, возвращался поздно. Дочь и не знает толком, что он за человек. Только по рассказам матери…

— Ну что ты дуешься? В конце концов, твое постоянное присутствие для нас просто непривычно!

Иову ужасно захотелось сразу в крематорий, минуя дом престарелых.

В-пятых, имущество.

Одно из последних воспоминаний

— Слушай, отец, да похороним мы тебя, успокойся! Подпиши-ка мне доверенность, чтобы я мог распорядиться твоим барахлом в случае чего. Сделай для меня, наконец, хоть что-то полезное, папа! Ведь я же, в конце концов, твой сын! — одутловатый небритый мужчина средних лет в засаленной майке нервно оглядывается по сторонам, то присаживается на корточки, то встает, делая круги вокруг инвалидного кресла отца, словно голодная акула вокруг умирающего тюленя.

Иов, смахнув слезу, трясущейся рукой ставит подпись и бросает сыну бумажку, одним махом лишаясь всей хоть сколько-нибудь ценной собственности.

Через неделю Иова перевели в муниципальный дом престарелых, потому что дети перестали платить за частный. Сославшись на различные «семейные обстоятельства», сын и дочь наотрез отказались взять отца к себе, обвинив при этом друг друга в черствости. Больше Иов их никогда не видел.

Восемь стариков в одной комнате, которые помогали друг другу вставать, садиться, принимать лекарства, находить очки, приносили баланду из столовой тем, кто уже не мог ходить, и звали санитарку, если кто умер. В этом обществе Иову предстояло провести последние дни жизни.

Оказавшись в отстойнике муниципального милосердия, он вздохнул с облегчением. Чувство вины перед детьми его оставило. Скоро крематорий.

В-шестых, здоровье.

Последнее воспоминание

Годы шли, а хуже Иову не становилось. Ни инсульта тебе, ни инфаркта… Смерть явно припозднилась.