Новогоднее повышение цен в 1992 году застало молодых врасплох.

— Где деньги добывать?! — кричал Василий. — Что есть будем?

— Не знаю… Может, у родителей занять?

— Ха-ха… Они бы сами у кого-нибудь заняли! Первое время после либерализации цен молодая семья питалась старыми запасами, которых, по правде говоря, было изрядное количество. Только муки было припасено два мешка. А еще — мешок сахара, тридцать два пакета супа, по десять килограммов манной, гречневой и ячневой круп. Пятнадцать килограммов риса.

Все было бы ничего, но через два месяца у Василия наступило отвращение к названным продуктам.

— Сделай что-нибудь другое, — попросил он Елену.

— Что же я могу сделать? Через неделю будет конкурс — стану профессором. Зарплату добавят. Купим тогда что-нибудь вкусненького.

— Что там твоей зарплаты!

— Что ты от меня требуешь? Чего добиваешься? Больше, чем у меня есть, я принести не могу. Подумал бы, как самому заработать. В твоем возрасте многие докторские защищают, а ты вон только в прошлом году — кандидатскую… Ты на Жанкиного мужа посмотри. Организовал кооператив, сейчас богатый человек. А кем раньше был? Инженером задрипанным… Теперь Жанка вся в золоте, мехах, а я как курица облезлая… В зеркало противно смотреть!

— А ты занимайся утренней гимнастикой.

— Сам занимайся. Ты от бескормицы страдаешь, а не я…

К концу года Елена стала заведовать кафедрой. К этому времени у нее было множество поклонников, среди которых был даже член-корреспондент большой Академии. Они не были любовниками, но вели себя так, словно до последнего (и самого приятного) шага осталось всего ничего.

Елена понимала, что на их фоне Василий выглядит бледно и жалко, но это только усугубляло ее жалось и удерживало ее от тернистого пути адюльтера.

Василий со своей стороны чувствовал, что жена давно превзошла его в карьерном росте и крепко по этому поводу переживал, но не знал, как исправить ситуацию. Писать докторскую? Но никто не предлагает, да если бы и предложил… Заниматься бизнесом? Но у него к этому нет никаких задатков…

— Она меня не ценит, — жаловался Василий приятелю по прозвищу Самолет, с которым в последнее время стал задерживаться после работы, чтобы раздавить бутылочку доброго портвейна. — Думает, она главная. А кем она раньше была? Старой девой! Мне Жанка говорила: ты хоть переспи с ней, доставь девушке удовольствие… Но я как честный человек женился… А она говорит, что я зарабатываю мало. Я воровать не умею, меня дура-нянька воспитала в том плане, что воровать грешно. И наемным убийцей быть не хочу…

— И правильно! Наливай…

— Да… О чем я? — Василий разлил портвейн.

— О том, что ты убийцей быть не хочешь…

— Не хочу и не буду. Она такая вот фифочка — доктор наук, а я — дерьмо на палочке.

— Бросай ее…

— Не могу, я ее люблю. Только вот она этого не ценит….

Все чаще Василий задерживался после работы с Самолетом. Тому было две причины. Во-первых, Самолет мог часами слушать рассуждения Василия о мире, прогрессе и человечестве, во-вторых, Василия в последнее время тянуло домой все меньше.

— Опять с Самолетом надрался, — встречала его жена, отворяя дверь. — Сколько можно? Ты же сопьешься в конце концов — станешь алкоголиком.

— Ну и пусть. В конце концов, меня вылечат, возьмут на поруки. Общественность не бросит меня в беде.

— Тебя печень бросит в беде.