— Проклятие! — рассердился сайгад. — Ну и уснул, и что? Подожди же, говорю!

Он выдернул из платья стрелу и бросил ее на землю, затем ловко запрыгнул в седло, поерзал, устраивая зад так, чтоб он не свисал по бокам лошади, и помчался вслед за киммерийцем, шепотом проклиная взрывную варварскую натуру. «Ну и уснул… Ну н что… Ну и уснул…»

Вскоре он догнал приятеля и поскакал с ним рядом, дипломатично не заговаривая вообще ни о чем. Молча они проехали до самой Самарры, затем так же молча повернули все-таки на юг. Кумбар казался удовлетворенным, но в душе недоумевал: именно вороной Конана, а не его буланая, вдруг остановился, постоял несколько мгновений и пошел назад — то есть туда, куда сайгаду и было нужно. Неужели деньги причиной тому? Но Кумбар — и варвару должно быть это известно — поделился бы казной со старым другом и безо всякой корысти.

Он не мог знать о том, что на самом деле волновало ныне Конана. Он не мог даже догадываться о том, что его рассказ о Воине Белке произвел на киммерийца сильное впечатление. Юноша, придавленный каменной плитой, — а Конан отлично представлял себе такую тяжесть — возникал перед глазами его беспрестанно. Ему казалось, что каждый вздох, каждый миг промедления убивает Белку. Что шлем, что горы золота, когда смерть зовет человека на Серые Равнины. Вот оно — то живое знание, которым обладал варвар; вот причина, повлекшая его к югу, к зыбучим пескам; вот его правда, не ожидающая одобрения небожителей.

Конан тряхнул головой, отгоняя сложные и мало понятные ему самому мысли, и пустил вороного вскачь, позабыв уже о провинившемся сайгаде, о разбитой шайке бандитов и о собственных преследователях.

* * *

К вечеру, когда багровый, уже остывающий шар краем коснулся синей полосы горизонта, спутники подъехали к северным — весьма и весьма скромным — воротам Шангары.

Эта часть города вообще оказалась довольно пустынной и мрачной, как будто необитаемой, хотя Конан помнил по прежним временам, что в здешних трущобах народу обитало едва ли не больше, чем во всем пышном и богатом центре.

Сейчас им навстречу попались лишь двое мужчин и один старик — все смотрели на чужаков с опаской и неприязнью. Женщин вовсе не было видно, но уже у самого входа в дешевую таверну они заметили обернутую в несколько слоев ткани, с накидкою, закрывавшей все лицо и волосы, женскую фигуру. Она торопливо перебирала ножками по неровному камню, явно спеша по каким-то нехитрым своим делам. Конан свистнул ей, но не остановил, а наоборот, подогнал. Она вздрогнула всем телом и припустила бегом, так что в момент исчезла в узком и грязном переулке.

— Вот образец приличия! — объявил Кумбар свое мнение, полностью противоположное мнению варвара. — Ничего не разберешь — где там зад, где перед…

— Тебе это нравится? — мрачно поинтересовался Конан, привязывая вороного к железному кольцу в стене.

— Как тебе сказать… Как принцип — да, нравится. Но, в общем-то, хотелось бы ее… раздеть, что ли…

— То-то.

Войдя в вонючий маленький зал размером чуть больше кумбаровой комнаты во дворце, спутники нашли свободное место за центральным столом, прямо под огромным закопченным светильником, пристроили дорожные мешки между ножками лавок и потребовали у хозяина, вертевшегося здесь же, баранины и пива на двоих.

Для такого захолустья новые посетители таверны были кем-то вроде принцев в медвежьей берлоге. Хозяин прытко понесся на кухню исполнять заказ, а прочие уставились на варвара и сайгада как на диковинных зверей. Кумбар реагировал на эти взгляды так, как и полагалось знаменитому на весь Туран (он до сих пор был в этом уверен) царедворцу — горделиво выпятив брюхо, он изобразил на своей свинячьей физиономии скуку, свойственную богатому и умному нобилю, подбавив еще толику высокой печали, и устремил взор маленьких черных глазок в обшарпанный потолок — то есть точно по «Бламантине», его любимой книге, описывающей (кроме всевозможных премудростей) характер, манеры и внешний вид каждого сословия.