— Они спрашивали меня, — сказал Рансимен Шарпу взволнованно. Полковник был в деревне во время битвы, и хотя никто не утверждал, что бывший Генеральный управляющий фургонами сыграл ведущую роль в сражении, никто, однако, не отрицал, что полковник Рансимен был в месте самой большой опасности, где он не дрогнул и не уклонился от борьбы.

— Кто спрашивал вас и о чем, генерал? — спросил Шарп.

— Веллингтон и этот несчастный испанский генерал. — Рансимен тараторил от волнения — Спросили меня прямо, глядя мне в лицо. «Он признался, что расстрелял двух французиков?» Это то, что они спросили меня.

Шарп вздрогнул, когда человек закричал под ножом хирурга. Ампутированные руки и ноги были свалены в ужасную груду около алтаря, который служил операционным столом.

— Они спросили вас, — сказал Шарп, — и вы не смогли солгать.

— Я и не солгал! — сказал Рансимен. — Я сказал, что это нелепый вопрос. Никакой джентльмен не сделал бы такого, а ты — офицер, а значит — джентльмен, и при всем уважении к его светлости я нахожу вопрос оскорбительным. — Рансимен надулся от радости. — И Веллингтон поддержал меня! Сказал Вальверде, что не хочет слышать больше обвинений против британских офицеров. И не должно быть никакой следственной комиссии, Шарп! Наше поведение сегодня, сказал он мне, исключает любую потребность подвергать сомнению грустные события в Сан Исирдо. Именно так!

Шарп улыбнулся. Он знал, что его реабилитировали, с того момента, когда Веллингтон как раз перед контратакой Real Compania Irlandesa на деревню сделал ему выговор за то, что он расстрелял французских военнопленных, но волнующие известия Рансимена были долгожданным подтверждением того, что он свободен от обвинений.

— Поздравляю, генерал, — сказал Шарп. — И куда вы теперь?

— Домой, я думаю. Домой… Домой… — Рансимен улыбался при этой мысли. — Возможно, я могу быть несколько полезным в Гэмпширской милиции? Я предложил это Веллингтону, и он был достаточно любезен, чтобы согласиться. Милиции, сказал он, необходимы люди с военным опытом, люди с талантом и опытом командования, и он был достаточно любезен, чтобы предположить, что я обладаю всеми тремя качествами. Он — очень любезный человек, Веллингтон. Разве ты не заметил этого, Шарп?

— Очень любезный, сэр, — сказал Шарп сухо, наблюдая за санитарами, удерживающими человека, нога которого дрожала, в то время как хирурги резали его бедро.

— Таким образом, я уезжаю в Англию! — сказал Рансимен с восторгом. — Дорогая Англия: хорошая еда и правильная религия! А ты, Шарп? Что ждешь ты от будущего?

— Я буду убивать лягушатников, генерал. Это все, на что я гожусь. — Он поглядел на доктора и увидел, что тот почти закончил с предыдущим пациентом, и пора готовиться к боли, которая его ждет.

— А Real Compania Irlandesa, генерал? — спросил он. — Что будет с ними?

— Кадис. Но они отправятся как герои, Шарп. Сражение выиграно! Алмейда все еще в осаде, а Массена удирает назад в Сьюдад Родриго. Клянусь Богом, Шарп, мы все герои теперь!

— Я уверен, ваши отец и мать всегда говорили, что вы будете героем однажды, генерал.

Рансимен покачал головой.

— Нет, Шарп, они никогда так не говорили. Они надеялись на меня, я не отрицаю этого, и это неудивительно, поскольку Бог благословил их единственным ребенком, и я был этим благословенным даром, и они ждали от меня многого, очень многого, но, думаю, не героизма.

— И все же вы герой, сэр, — сказал Шарп. — И мы можете сказать любому, кто спросит, что я сказал вам это.