— Но не будет, если маршал Массена не захочет этого?

Дюко хмыкнул. Он собирал сплетни усерднее, чем кто-либо иной, но не любил подтверждать их, однако неприязнь Массена к Лупу была настолько известна в армии, что у Дюко не было надобности это скрывать.

— Солдаты как олени-самцы, мадам, — сказал Дюко. — Они дерутся, чтобы доказать, что они самые лучшие в своем стаде, и они ненавидят самых жестоких соперников куда больше, чем тех, кто не бросает им вызов. Таким образом, я готов утверждать, мадам, что неприязнь маршала к бригадиру Лупу — лучшее доказательство выдающихся способностей Лупа.

И еще, полагал Дюко, типичное проявление пристрастия к живописным позам. Неудивительно, что война в Испании тянется так долго и сопряжена с такими трудностями, если маршал Франции тратит впустую свой воинственный пыл на лучшего бригадира в армии.

Он обернулся к окну, услышав звук копыт, отдающийся эхом во входном туннеле крепости. Дюко услышал, как был назван пароль, затем визг петель открывающихся ворот, и секунду спустя он увидел, что группа серых всадников появилась в тускло освещенном сводчатом проходе.

Донья Хуанита де Элиа подошла и встала рядом с Дюко. Она стояла так близко, что он чувствовал запах духов, исходящий от ее безвкусной формы.

— Который из них? — спросила она.

— Тот, что впереди.

— Хорошо держится в седле, — сказала Хуанита де Элиа со сдержанным уважением.

— Прирожденный наездник, — сказал Дюко. — Не позер. Он не учит свою лошадь танцевать, он заставляет ее драться.

Он отошел от женщины. Он не любил запах духов так же, как не любил самоуверенных шлюх.

Двое ждали в неловком молчании. Хуанита де Элиа уже давно догадалась, что ее оружие не действует на Дюко. Она полагала, что он не любит женщин, но правда была в том, что Пьер Дюко просто забывал о них. Время от времени он посещал солдатский бордель, но только после того, как врач назовет ему имя здоровой девушки. Большую часть времени он обходился без подобных развлечений, предпочитая монашеское служение делу Императора. И теперь он сидел за своим столом и листал бумаги, делая вид, что не замечает присутствия женщины. Где-то в городе церковные часы пробили девять, затем голос сержанта эхом отразился от стен внутреннего дворика, и взвод солдат промаршировал к крепостным валам. Дождь лил беспрестанно. И вот наконец застучали сапоги, зазвенели шпоры на лестнице, ведущей к апартаментам Дюко, и донья Хуанита оглянулась в ожидании.

Бригадир Луп не потрудился постучать в дверь Дюко. Он ворвался, кипя от гнева.

— Я потерял двух человек! Пропади оно пропадом! Двух отличных солдат! Убиты стрелками, Дюко, британскими стрелками. Казнены! Их поставили к стенке и расстреляли как бандитов! — Он подошел к столу Дюко и налил себе бренди. — Я хочу назначить цену за голову их капитана, Дюко. Я хочу сварить яйца этого типа.

Он внезапно остановился, заметив экзотического вида женщину в мундире, стоящую около огня. Поначалу Луп решил, что фигура в кавалерийском мундире — чересчур женоподобный молодой человек, один из разряженных парижан, что тратят больше денег на портного, чем на лошадей и оружие, но потом увидел, что парижский денди — на самом деле женщина, и что ниспадающий каскадом черный плюмаж — ее волосы, а не украшение шлема. — Это что — ваша, Дюко? — злобно спросил Луп.

— Месье, — официальным тоном сказал Дюко, — разрешите представить: донья Хуанита де Элиа. Мадам? Это — бригадный генерал Ги Луп.

Бригадир Луп уставился на женщину у огня, и то, что он увидел, ему понравилось, и донья Хуанита де Элиа ответила бригадному генералу взглядом, и то, что она увидела, ей также понравилось.